Франсиско Колоане

Морские рассказы

Море уже начало волноваться, когда мы шли мимо Бутачаукес, большого острова, расположенного вблизи побережья, который как бы прикрывает собой от нависшей над морем кордильеры Анд целую группу островов помельче.

Шхуна «Пумалин», водоизмещением тонн в тридцать, низко оседала в воде под тяжестью мешков с устрицами и другими моллюсками — альмехас, чольгас и чоритос, — добытыми ловцами ракушек на бесчисленных морских отмелях в районе островов Чаукес. Ни на одной из географических карт не обозначено точное число разбросанных здесь островков: в прилив их не больше шести-семи, но во время отлива можно насчитать до десяти, а то и до двенадцати, в зависимости от времени года. В этой части побережья Тихий океан забавляется, словно шаловливый ребенок, запуская могучие пальцы прилива с одной стороны в узкую бухту Корковадо, а с другой — в канал Чакао и перемешивая по своей прихоти без того путаный лабиринт островов.

— Ветер нам сейчас даже на руку, товар немного подмокнет и свеженьким дойдет до Пуэрто Монтт, а оттуда и до Сантьяго, — заметил владелец шхуны Хосе Эрнандес-и-Эрнандес; столь пышно он зачастую величал себя, щеголяя почти что испанским произношением.

Хосе Эрнандес, родом с острова Чилоэ, долгое время плавал на каботажных катерах по Магелланову проливу, где, видимо, и подучился говорить чуть ли не с чистейшим кастильским акцентом, а фамилию свою он называл дважды лишь потому, что на Чилоэ человек с одной фамилией — все равно что незаконнорожденный.

Повидав на своем веку людей разных и отовсюду, Хосе Эрнандес обладал к тому же столь редким для жителя Чилоэ талантом, как красноречие, и даже открыто посмеивался над кое-какими предрассудками земляков.

Проскользнув между островами Тауколон и Бутачаукес, наша шхуна вышла в залив Анкуд. И только-только поравнялись мы с островом Каукауэ, как волны стали перехлестывать через левый бакборт. На мешки с ракушками валились хлопья морской пены.

«Пумалин» — прекрасная шхуна, с кипарисовыми каркасом и шпангоутами, и хотя дул встречный ветер и вспомогательные паруса были спущены, мотор позволял ей развивать скорость до восьми миль в час. На эту шхуну я, направляясь в Пуэрто Монтт, сел в качестве пассажира в Мечуке, самом большом портовом поселке островов Чаукес.

Начинало смеркаться, когда мы оставили позади маяк на мысе Лобос, который с высоты семидесяти метров посылает прощальные вспышки судам, выходящим из залива Анкуд в открытое море. Среди местных жителей известна пословица: «Север ясный, с юга тучи — значит, ливень неминучий», однако на этот раз как с севера, так и с юга надвигалась сплошная завеса туч. И все же мы с Эрнандесом, стоя в штурвальной рубке, не могли не полюбоваться тем, как уверенно, не снижая скорости, шхуна несла нас навстречу ночной мгле и морскому простору. Когда вот такое небольшое суденышко выходит в открытое море, бесстрашно постукивая мотором в ночной тьме, у вас невольно возникает чувство гордости. Гордости от сознания, что человек бросает вызов непокорной морской стихии.

Быть может, оттого и развязался язык у стоявшего за штурвалом Хосе Эрнандеса, невысокого сухопарого человека лет пятидесяти, с живыми черными глазами.

— Капитан у себя на судне — почитай что бог, — бросил он в мою сторону и добавил: — Вот все забились в кубрик, жуют преспокойненько, а ты знай тут — крути штурвал.

— Так-то оно так, — согласился я. — Пожалуй, и мне пора подсесть к тем, кто в кубрике.

Команда «Пумалина», состоявшая всего из трех человек, получила в подарок от приятеля-водолаза полмешка крупных чорос — съедобных ракушек, прозванных за свою величину «башмаками»; добыча чорос запрещена по всему побережью, мало осталось, почти все выловили. Матросы пекли редкое яство на чугунной печурке и наслаждались необыкновенно нежным мясом ракушек.

— Господь бог торчит наверху вовсе один, и ведь никто не принесет ему чорос, — пробормотал хозяин себе под нос.

— Как же один, — возразил я, — если при нем дух святой!

Хосе Эрнандес разразился таким взрывом хохота, что его раскаты как будто отозвались эхом в волнах, взрезанных носом «Пумалина».

— Да вы, похоже, еретик, — заметил он.

— Не более, чем вы, раз себя сравниваете с богом, — отвечал я.

— Хотите знать, так и на самом деле я однажды был чуть не богом, когда наш охотничий кутерок по пути в Магелланов пролив захватило штормом у самого мыса Томар. Охота на «попи», как зовут у нас морских котиков-подростков, вконец измотала людей. Все спали точно сурки, а я, как нынче, стоял у штурвала. Один на один с бушевавшим морем. Правда, люки были задраены намертво и вода не проникала во внутренние отсеки, однако море так расходилось, что, того гляди, кутер пойдет ко дну. Раз накрыло такой волной, что думал, уж и не вынырнем, а эти прохвосты дрыхнут себе и знать ничего не хотят. Хоть бы один сукин сын показался на палубе! Я со зла хотел было открыть люк и повытаскивать всех за шиворот, как котят, но тут же подумал: к чему? Спасательную шлюпку давно сорвало и унесло в море. Да и что толку в шлюпке, когда море вокруг ходуном ходит. И знаете? Посмеялся я тогда над собой. Понял, что это сам я струхнул, а не они, — ведь хотел разбудить их, чтобы кто-то стоял рядом. А коли я замечаю в себе, что слабоват, то меня тут же в ярость бросает. Швыряло нас в ту ночь черт знает как, да только я твердо решил: ежели идти ко дну, так оно даже спокойнее, когда спишь. Что толку будить? Все равно никому не спастись... так всю ночь и простоял я один у штурвала, потом стало светать, море утихло. Тогда-то я и пошел их будить, чтоб сменил меня кто-нибудь. Зато на другой день мне казалось, будто всю эту братию я воскресил.

Хозяин умолк, искоса взглянул на меня, однако не затем, чтобы убедиться, поверил ли я в правдивость его рассказа.

— Идите в кубрик, не то, неровен час, упадете с голодухи, — сказал он, добродушно посмеиваясь, и добавил: — Передайте там Чуэ, пусть сменит меня — я перекушу вместе с вами.

Чуэ, молодой, крепко сложенный матрос, пошел к штурвалу, а хозяин присоединился к компании, собравшейся вокруг чугунной печурки, на которой пеклись чорос.

— В море да в шторм пить не положено, однако ради гостя глотку можно промочить, — сказал Эрнандес, открывая ключом шкафчик и доставая оттуда бутыль с вином.

— А ну, Гусеничка, давай куэку, — обратился один из матросов к товарищу, когда с вином и чорос было покончено.

Тот обернулся в сторону хозяина, как бы спрашивая его разрешения.

— Пой, коли просят, и гостю будет повеселее, — согласился Эрнандес.

— А почему его зовут Гусеничкой? — поинтересовался я.

— В порту Чончи есть кабачок старого Кункуны, сам хозяин кабачка поет и играет на аккордеоне, а в наших местах аккордеон зовут попросту «кункуна», то есть гусеница. Парень этот знает на память все песни старика Кункуны, вот за это и прозвали его Гусеничкой.

Певец взял в руки самодельную гитару — деку у нее заменяла обычная доска, — начал перебирать проволочные струны, а его товарищ отбивал такт по ящику из-под свеч, на котором сидел. Под аккомпанемент этого импровизированного оркестра и под шум воды, стекавшей вдоль планширов, зазвучал густой, приятного тембра голос матроса: