Книга Ирады Вовненко называется «Влечение. Истории любви».

Так о влечении или о любви?

Наше сознание по-прежнему готово разделять эти два понятия. Влечение (libido) после Зигмунда Фрейда стали понимать либо в чистом, природном, неокультуренном виде, либо – в сублимированной, то есть преобразованной в другие виды деятельности форме.

Автор новелл не противопоставляет любовь и секс своих героев, вернее, героинь. Лабиринты чувств невозможно пройти без зова плоти, как, собственно, и наоборот.

Любовь – это путь, который проходит душа, таща за собою тело. Это усилие, изменяющее человека, выход за свои пределы, особая настроенность на диалог, на Другого. Обожествление возлюбленного – обязательный элемент любви, но в нём же и причина многих ошибок и разочарований. Любовь пробуждает те ощущения, которые превосходят телесный опыт: только здесь любовь становится познанием.

Мир любви и секса – часть бескрайней вселенной, называемой Человек. И этот человек у Ирады Вовненко объёмен, интересен и неоднозначен.

В сексологии есть представление о «мужском» и «женском» взгляде на секс, на интимность. В этой книге мы погружаемся в «женскую» сферу чувств и суждений. Можно сказать, что героини новелл являют собой некую Эмманюэль XXI века, продолжающую поиски любви и счастья.

Оформление художника Никаса Сафронова удивительным образом созвучно авторской интонации и посылает читателю дополнительный мэссэдж на избранную тему. Глубинный смысл творческого союза Ирады Вовненко и Никаса Сафронова не случайно манифестирует несочетаемым сочетанием имён и фамилий.

Есть книги, успех которых гарантирован не столько талантом, сколько избранной темой либо – названием и качеством оформления. Успех представляемой книги, уверен, предопределен тем и другим, но более всего будет обусловлен психологической продвинутостью автора, умноженной на литературную даровитость.

Для кого эта книга?

Для тех, кто испытывает интерес к себе, к любви, к сексу. То есть практически для всех.

Во время прогулки по вечернему Берлину мы сели в лодку и поплыли по Шпрее.

Неожиданно я спросила его:

– А какой должна быть женщина, чтобы свести с ума мужчину?

– Ну, одна женщина нужна для общения, другая – для услады, ну а третья – для того, чтобы заботиться о мужчине.

– А если все это в одной женщине? – поинтересовалась я.

Он вдруг погрустнел, посмотрел на меня внимательно и тихо сказал:

– Тогда это любовь…

Тебе четыре года или чуть больше, тебя держит за руку мама, и эти воспоминания – единственное, что удержала твоя память о ней. Поэтому они так ценны. Вы на какой-то загородной железнодорожной станции – снимали дачу? Навещали знакомых? Не вспомнить, не узнать. Теперь возвращаетесь домой, и мама прихватывает тебя под плечи – так принято приподнимать детей для переноса на малые расстояния, мама ставит тебя на подножку электропоезда, «следующего до станции Московский вокзал со всеми остановками»… В вагоне по-домашнему уютно, пустынно, и ты помнишь, ты очень хорошо помнишь, как мама негромко говорит, что вот эти люди напротив вас называются попутчиками, и с ними принято знакомиться, разговаривать, дружить то время, что вы проводите вместе. Ты уточняешь какие-то детали, вдруг девушка на соседней скамейке начинает в голос плакать, ты пугаешься, тебе четыре года или чуть больше. Девушка выглядит обыкновенно: длинные волосы, синие веки, громоздкие туфли, твоя мама наклоняется к ней и задает какие-то вопросы. Потом мама берет тебя на руки, вы садитесь ближе, и длинноволосая девушка вполголоса всю дорогу что-то рассказывает твоей милой маме. Та внимательно слушает, иногда гладит девушку по длинным волосам и говорит: «Все будет хорошо, ты же знаешь…» Девушка начинает улыбаться, спрашивает через всхлипы, как зовут ребеночка. Речь идет о тебе. Мама называет твое имя, девушка восторгается его красотой и необычностью. Она уже почти смеется. Как все просто. Мама волшебница, мама творит чудеса.

Через месяц страшная авария на мокром шоссе сделает тебя сиротой, а твою маму – ангелом. Ты всегда так считала и сейчас, конечно, тоже. Из-за того, что последнее, что ты помнишь о своем ангеле, – это ее успокоительная рука на длинных волосах незнакомой девушки, вашей попутчицы, ты по-особенному относишься к людям, с которыми судьба сталкивает тебя на дороге. Никаких метафор – просто на дороге. Из пункта А в пункт Б. Ты ловишь их последние слова, ты сочиняешь их судьбы.

Поздняя осень ворвалась в город проливными дождями, расчерчивающими холодный воздух тысячами косых полос. Темнеет так рано, что утренний полумрак сменяется вечерними сумерками почти без всякого промежутка. Петербург становится похожим на мрачную гравюру, совсем потемневшую от старости. Промозгло.

Серый день незаметен, и его лучше провести во сне, что я и делаю, выставляя будильник на половину пятого, шестнадцать тридцать, – уже можно вполне включать электрический свет, не перемешивая его с больным и тусклым естественным. Сорока минут мне вполне хватает на сборы. Куриный бульон сварен и уже перелит в сияющий цельнометаллический термос. До восьми часов надо будет забросить его в больницу, может быть, это лучше сделать прямо сейчас.

Сообщаю диспетчеру о готовности принимать заказы, сегодня дежурит Танечка, тоненький голосок взлетает утвердительно в трубке, она все поняла. Выбираю между тремя шерстяными свитерами так, будто их десяток – давно пора заняться и организовать себе удобную одежду для работы, но все некогда. На пороге спохватываюсь, что ребенок просил наушники с микрофоном, возвращаюсь в детскую комнату, на минуту присаживаюсь на крутящийся стул, обтянутый яркой тканью с детскими мотивами – динозаврики, кошечки и еще мячики полосатые. Кровать застелена очень аккуратно, она никогда не выглядит так, когда ее владелец дома, на шведской лестнице ничего не висит, обычно она используется для хранения одежды.

Хватаю наушники, смотрюсь в зеркало и показываю себе язык – глупые приметы, но…

Первый вызов. Петроградская сторона, обычный питерский двор-колодец, серое замкнутое пространство, мусорные баки и дополнительная груда каких-то строительных материалов; шныряют худые кошки, похожие на крупных крыс, или крупные крысы, похожие на худых кошек, все это красиво подсвечивается ярко-желтым светом моих фар.

Продолжительное ожидание клиента располагает к рефлексии, ловлю ускользающие мысли, выстраиваю их более-менее ровно. Люблю в темное время суток представлять себе, что город под куполом черного зонтика сказочного Оле-Лукойе, его он раскрывал перед непослушными, проказливыми ребятишками. Иногда мне кажется, что вот этот теплый светящийся конус фары способен подарить пусть на пару грошей надежду людям, маленьким несчастливым человечкам, сиротливо пробирающимся в промозглом воздухе, зябко кутающимся в тощие синтепоновые куртки – им явно холодно.

Ведь когда человек счастлив, ему тепло и даже жарко. Он сбрасывает с плеча мягчайшее кашемировое пальто и бросает его в грязь, чтобы вольно ступали нежные ноги на цыпочках. Он и сам норовит пройтись по снегу босиком, и ещё под дождь – с непокрытой головой, и смеяться победно и громко, простирая руки к богам без имени, милостивым к нему сейчас.