— Вот взять хотя бы Биндера, — начал редактор, не сводя глаз со своего знакомого. — Врать не буду, для меня он классовый враг, но я думал, что враг честный. А тем временем даже ты, Адам, мне говорил, что как у него какой-то интерес, сразу бежит к евреям…
— Э-э-э, вздор! — махнул рукой Гайец. — Ты, как всякий журналист, все извращаешь.
Закшевский возмутился. Видно было, что водка, ударившая в голову, пробуждает в нем дебошира, а отнюдь не поэта.
— Ты сам, холера, говорил, что видел его рядом с его же домом в машине с каким-то раввином.
— Вы правда видели его с раввином? — Зыга состроил такую удивленную мину, как будто маршал Пилсудский извинился за государственный переворот, не меньше.
— Ну ладно, — согласился Гайец, — вам я скажу. Я красного хотел чуток побесить. — Он засмеялся, хлопнув Закшевского по плечу. — Он действительно сидел в машине, но не прямо у дома, где жил, а недалеко оттуда, около грабительского банка Гольдера. И вообще, все банки грабительские, а мудрый человек держит банк у себя дома. Поляк, будь сам себе банкиром, а? — Он громко рассмеялся, как будто радуясь хорошему рекламному слогану.
— Выпьем за это! — предложил Зыга, подумав, что Гайец крепко бы его раскритиковал, если бы прознал, что он кладет деньги в банк ПКО[32]. Недавно даже пришлось сберкнижку менять — в старой закончилось место для записей. — Так у Биндера был автомобиль?
— Да нет, откуда ж, не было у него! Он сидел сзади вместе с каким-то бородатым типом. А из банка вышел элегантный субъект и сел за шофера.
— Еврей? — спросил Мачеевский.
— А кто бы еще стал выходить из пархатого банка?! — Гайец хлопнул ладонью по столу. Рюмки тихо звякнули, как колокольчик для вызова лакея. Однако вместо камердинера явился официант.
— Никакой болтовни о политике! Говорил я или не говорил?! — рявкнул он.
— Ты что, пан трактирщик, жид, что ли? — фыркнул Зыга. — Неси еще бутылку и не мешай. Ну, неплохо вы Юзека подразнили, пан Адась. Но откуда вы знаете, что это еврей? Это мог быть кто-то, кто валюту менял.
— В первом часу ночи?! — заржал Гайец. — Я ж говорил, что вечером их видел. Этот тип вышел из банка, ему еще сторож поклонился. Директор какой-то или кто, ну а кто может быть такой шишкой у Гольдера?! Китаец? Ясно, что жид. Ну и авто-то какое!
— А кстати, на чем нынче ездят богатенькие евреи? — спросил Мачеевский.
— А на черных кадиллаках, милый! — триумфально возгласил Гайец. — Как какие-то американские гангстеры или еще кто!
— Э, ну вот это ты точно врешь, Адам! — не выдержал Закшевский. Он был уже крепко навеселе, но до сих пор старался держать язык за зубами, помня, зачем притащил сюда Мачеевского. — Скажи лучше, что был в стельку пьяный, и все это тебе привиделось! — Он подмигнул Зыге. Однако тот не отреагировал, поскольку изо всех сил старался удержать в голове только что услышанную информацию.
«На черных кадиллаках…», — мысленно повторял он. И хотя серые клеточки работали на пониженных оборотах, он выпил не столько, чтобы не связать услышанное с уже известными фактами. Впрочем, эта часть головоломки как раз была нетрудная, потому что только у одного человека в Люблине имелся черный кадиллак, новинка, модель V16. «Гангстерский», точно так же назвал автомобиль Зельный. И человеком этим был как раз хозяин банкирского дома, с некоторых пор Хенрик Липовский, хотя в свидетельстве о рождении у него было написано: «Хаим Гольдер». Мачеевский был с ним немного знаком, потому что банкир-выкрест тоже любил спорт. Даже принимал участие в каких-то благотворительных соревнованиях по плаванию.
Внезапно в нескольких столиках от них зазвенела разбившаяся бутылка. Один из военных, самый горячий, который рвался петь песни, затеял невразумительную пьяную ссору с рабочими, сидящими по-соседству.
Зыга мысленно выругался. Если в «Выквитной» начнется мордобой, все расспросы Гайеца пойдут прахом. Но появился официант, сказал что-то тем и другим, и скандал потух, как задутая свеча.
Мачеевскому не пришлось возобновлять прерванную нить. Гайец с пьяной словоохотливостью уже сам болтал, хотя и не без помех; на него напала мучительная икота:
— Я сразу пошел, ик … Ну потому что просто мимо шел, ик?… Что я, должен был стоять и пялиться на авто, будто деревенщина какая?! А, еще я слышал … ик!.. как он называл этого бородатого… ик!.. профессором.
— Профессором? — пробормотал Зыга, наливая ему еще. Он вздохнул с облегчением, обнаружив, что Гайец уже не замечает, что опередил всех на несколько рюмок, в то время как его компания почти не пьет. — Что еще за профессор?
— А это совершенно не важно, пан Зыгмуся, совершенно! — махнул рукой Гайец. — Мне достаточно, что он разговаривал с жидом.
— А когда это было?
— Когда? Да при шведах, ха-ха… Ну вроде… ик!.. да, в субботу вечером!
«За несколько часов до убийства, не за несколько дней», — отметил у себя в памяти Зыга.
— А вы об этом кому-нибудь говорили? — спросил он, зевая во весь рот.
— А кому? Кому, дорогой вы мой пан Зыгмуся?! — Гайец, растрогавшись, обнял младшего комиссара. — У меня только два друга всего и осталось. Вы да эта грязная коммунистическая свинья! — указал он вилкой на Закшевского.
— Опиши его, друг, что-то у меня вроде начинает складываться.
— Ты прям не боксер, а какой-то судебный следователь! — загоготал Гайец, оплевав стол кусочками сельди.
— Начал — так говори, а не миндальничай, будто барышня, — вставил Закшевский, потянувшись за папиросой.
— Ну, профессор как профессор. За пятьдесят, с бородой а-ля Халлер[33]…
Пока он говорил, в мозгу у Мачеевского проходили, как в фотопластиконе[34], картотека следственного отдела, фотографии из газет, лица случайных прохожих, которых какие-то тайные фрейдовские законы велели ему запомнить. Все это стало опасно напоминать карусель или киношный трюк, когда первые полосы газет, вращаясь и проникая одна в другую, за неполную минуту образно воспроизвели неделю газетной травли и нападок. Зыга быстро закусил селедочкой и потянулся за пивом. Чрезмерные интеллектуальные усилия во время пьянки часто заканчивались для него рвотой.
Карусель резко остановилась. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Гайец спросил:
— Ну и что? Знаешь?
— Знаю, — кивнул он, оглушенный собственным открытием. Как бы идиотически это ни звучало, мысленным взором он видел единственный непокрытый белым пятном цензуры фрагмент первой полосы последнего номера «Голоса». Фото профессора Ахейца, специалиста по реставрации фресок.
Только через минуту до него дошло, что он сморозил глупость. Он не должен был этого говорить. Крепкая голова у этого Гайеца; хоть Зыга и пил не более, чем требовала суровая необходимость, он все равно сломался.
Мачеевский поспешно пытался придумать, что бы такое солгать.
— Это профессор … — начал он. «Ахейский, Ахейцы, Ахиллес, — лихорадочно соображал он. — Гомер, троянская война…» — Профессор Троян, я в газете читал.
— А ш-што … — Гайец икнул, — о нем писали?
На это ответить Зыге было нечего. Он прикрыл рот ладонью и, буркнув: «минуточку», резко встал с места. Направился неверной походкой к двери рядом со стойкой.
Когда он открыл дверь, в ноздри ударил запах мочи и хлорки. Короткий темный коридор вел в клозет, освещенный тусклой лампочкой. Слева две кабинки, справа — стена, облицованная бледно-зеленой панелью. По ней из нескольких отверстий в горизонтально прикрепленной трубе еле-еле стекала вода в канавку в бетонном полу. Над этой сточной канавой, более или менее на середине течения, горилообразный тип в клетчатом пиджаке раскачивался, словно стираные подштанники на ветру. Правой рукой он возился с брюками, левой держался за трубу, чтобы не упасть.
Мачеевский встал дальше, в самом углу, и расстегнул ширинку. Он хотел немного подумать, не следя за тем, чтобы не ляпнуть чего-нибудь при Гайеце. У него уже было немало: его собственное убеждение, что смерти Биндера и Ежика, хоть и кажутся с виду не связанными, должно что-то объединять, а также подтверждение того, что Биндер и Ахеец встречались по крайней мере один раз, и встречались тайно. Эти три элемента мозаики объединяли особа редактора и его газета, в которой профессор виднелся на фотографии и которую Ежик цензурировал. Однако разрозненные детали по-прежнему не желали складываться ни в одну конкретную фигуру. Еще более замутняли картину еврейский банкир-выкрест и его черный кадиллак. Зыга не находил ни следа преступной мотивации.
