Но первые полдня результата не дали. Во-первых, я не учла, что присутствие рабочих тоже сильно затормозит мою поисковую деятельность. В самом деле, не могла же я начать копошиться в запретной комнате, в то время как кто-нибудь из тружеников беспрестанно слоняется по квартире то в туалет, то покурить, то просто задать мне дурацкий вопрос личного характера. Все попытки настроить моих подопечных на волну трудового героизма, как это лихо получалось у Раи, позорно проваливались. Явно не хватало словарного запаса и ее сокрушительной энергии. Наконец, наступило время обеда. Поняв мою очевидную слабину в вопросах руководства и, как водится, обнаглев от этого знания, специалисты ремонта и евродизайна решили подойти к заслуженному перерыву в работе максимально творчески. Бригадир Толик решительно выдвинулся на передовую позицию и, ободряемый взглядами молчаливых соратников, сказал с некоторым вызовом:

— У нас тут… это… день рождения сегодня.

Я придала своей физиономии оживленную сердечность:

— У кого?

Толик на мгновение растерялся. Чувствовалась некоторая непроработанность версии. Но многолетний опыт взял свое:

— А… это… у Семена Герасимовича. Да, у Герасимовича! — сказал он уже более твердо и с видимым облегчением.

Семен Герасимович испуганно кивнул и шмыгнул носом.

Я внутренне развеселилась, но виду не подала:

— Ребята, что же вы не предупредили! Я бы подарок приготовила, чай с тортом.

Такого поворота мужики явно не ожидали и заметно сконфузились ввиду моей кажущейся доверчивой наивности и обезоруживающего простодушия.

— Не, какой подарок! — забормотал неожиданный виновник торжества и даже руками замахал.

Тут бригадир опять взял инициативу в свои руки:

— Мы — народ простой. Подарки, тортики — это у нас не принято. А вот если бы вы разрешили нам отлучиться с объекта часа на два, ну, посидеть там. По чуть-чуть, одним словом…

Его товарищи одобрительно загудели, выражая всем видом рабочую простоту и пролетарскую честность.

Я не знала, на что решиться. С одной стороны, уровень их «по чуть-чуть» мне был незнаком. А если это закончится полным срывом работы? И что скажет Раиса? Зато, с другой стороны, у меня появился прекрасный шанс остаться в квартире одной, по крайней мере до их возвращения с обеда. Эх, была не была!

— Толя, — пролепетала я проникновенным голосом. — Праздник — это святое. Лично я ничего против не имею. Но вечером придет Рая. И если к тому времени ситуация выйдет из-под контроля… ну, вы меня понимаете? Придется сказать, что инициатором были именно вы, со всеми, так сказать, вытекающими… — закончила я твердо и безжалостно.

Для моих подопечных это было лучше, чем ничего. Конечно, я оказалась не полной тюхой, как мечтали строители. Но и не мегерой. А потому меня клятвенно заверили, что все будет тип-топ, и радостная стайка, сменив заляпанные обойным клеем комбинезоны на рубахи, растворилась в бесконечных просторах городских улиц. Сроком на два часа, как и условились.

В пустой квартире вдруг установилась неожиданная тишина, так, что мне даже стало немного жутковато. Не повизгивала Джина, гоняясь за любимым мячиком, не гремела на кухне кастрюлями Людмила Семеновна, не обменивались ласковыми замечаниями ремонтники по поводу упавшей кому-то на ногу стремянки. Ти-ши-на. Я прошлась по бесконечной жилплощади господина Подлубняка, старательно заглядывая в каждое помещение. Ничего интересного, кроме следов строительного разгрома. Раза два благополучно миновала прикрытую дверь комнаты Киры и, наконец, решилась. Потянула тяжелую фасонистую ручку и скользнула в образовавшуюся щель. Авось пронесет. Прихожая далеко, успею выскочить, если услышу чье-то возвращение. И потом, я же не воришка какая-нибудь.

Если в комнате с балдахином и не меняли ничего, то прибирали — это точно. Пыли нигде нет, флакончики выстроены в строгом порядке и даже по размеру, мягкие игрушки покорно сидят на кровати, как солдаты на плацу перед генералом. Наверное, когда была жива хозяйка комнаты, вряд ли здесь соблюдалась подобная стерильность. Кажется, что даже в мое первое посещение внутри этой золотой бонбоньерки наблюдалось больше жизни. Все понятно. Людмила Семеновна постаралась перед своим окончательным уходом. Я живо представила, как вылизывала она в последний раз свои рабочие угодья, роняя горькие слезы, словно воплощенный укор жестокому хозяину. Как говорится, исполнила долг до конца и даже тщательней, чем обычно. Наверное, и бумажки все, на ее взгляд ненужные, выбросила. Ах, Людмила Семеновна, Людмила Семеновна! Ну, к чему такое рвение! И что тут теперь найдешь? Собственно, в спальне и мебели-то было немного, так, разные бесполезные финтифлюшки. Я без особой надежды выдвинула ящички изящного туалетного столика. Салфетки, журнал мод, маникюрный набор с какими-то сложными пилками и щипчиками, я таких сроду и не видела и предназначения-то их не понимаю. Наверное, недешевый. Но ни одной книги, ни одного письма. Очевидно, бедняжка Кира не злоупотребляла духовной жизнью. От нечего делать я вынула журнал и принялась его листать. Элитный, роскошный, он тем не менее уже слегка устарел. Весенняя коллекция одежды. Хотя что значит — устарел! Это он для Киры и ей подобных девочек устарел, а для меня он вообще существовал вне времени, как существует вне времени манускрипт на незнакомом языке. Ты же, вглядываясь в непонятные закорючки, не понимаешь — древняя это письменность или современная. Но тем не менее я с умным видом отслеживала модные тенденции прошлой весны. Дойдя до кожаных мотивов в деловой одежде, я наткнулась на листок, вложенный между глянцевыми страницами журнала. Обычный листок, на котором девичья рука нарисовала небольшие модельки каких-то платьев и юбочек. Знаете, так бывает: смотрит женщина журнал мод, берет листок и начинает набрасывать будущий наряд, кое-что изменяя и фантазируя. Передо мной были именно такие наброски, незатейливые, схематичные. Один рисунок показался, очевидно, художнице неудачным, и она от нечего делать пририсовала к костюму голову, несуразно большую и карикатурную. Так, как рисуют принцесс маленькие девочки. Причем плохих, злых принцесс. Вокруг нарисованной головы вились спутанные кудри, рот перекосился набок. Да, художница не любила свою модель, это заметно. Вдобавок голова была решительно перечеркнута крест-накрест. Но самое главное… Самым главным было то, что под рисунком имелась надпись «Мальвина». Что?! Опять таинственная кукла… Да, такую Мальвину, как на этой картинке, чувствительный Пьеро, пожалуй, не полюбил бы. В нашей школе, насколько я помню, под такими рисунками неизвестных авторов подписывали что-то вроде «Любка — дура», а иногда и что-нибудь похлеще. Например, «химоза чокнутая», имея в виду всеми нелюбимую учительницу химии. И втихаря пускали по партам.

Я крутила бумажку так и эдак. Ясно, что для опознания реального человека подобные условные каракули не подойдут, и мечтать нечего. Но что-то меня смущало в примитивной полудетской картинке. Что именно?

В прихожей хлопнула дверь. Сердце оборвалось и улетело в пятки, зацепившись по пути за еще кое-какие жизненно важные органы. Я торопливо скомкала найденный листок, сунула его в карман джинсов и выскочила в коридор. Не было меня в запретной комнате, не было!

— Ау! Кто дома? — раздался из холла бодрый голос Раисы. Что-то она сегодня раненько, обещала только после четырех.

Я с облегчением двинулась навстречу приятельнице. Это лучше, чем сам хозяин. Тем более если бы он еще и застал меня в комнате своей возлюбленной. Да и вообще после встречи в клубе «Арамис» стал меня Подлубняк как-то смущать. Даже в глаза ему неловко смотреть. Впрочем, я слишком много о себе воображала. Сам Алексей Михайлович особо-то и не собирался в мои глаза заглядывать. Здоровался вежливо, бросал иногда несколько нейтральных фраз из разряда «о погоде», но я по-прежнему для него оставалась мебелью. Всего лишь мебелью.

Ой, елки-палки! А ремонтники-то в загуле и еще не вернулись. Я так и присела. Достанется мне сейчас от Раи за самоуправство. Я вышла в коридор, не поднимая глаз и всем видом выражая покорность судьбе, какой бы ужасной она ни была.