— И номера совпали?! — вскрикнула я.
Комиссар торжествующе кивнул:
— И номера, и сумма: сто тысяч франков. Это окончательно добило Бромбаха.
— Еще бы, — сказал Морис. — Вот это улика уже неоспоримая. Вам крупно повезло, Жан-Поль.
— Не стану отрицать: редкостно повезло, — кивнул тот. — Все решил счастливый случай, как нередко бывает в нашем деле. Бромбах оказался слишком пунктуален и осторожен и сохранил этот списочек. А Федершпиль не знал о хорошей традиции осторожных банкиров, не учел ее. Но, согласитесь, и старый полицейский волк Гренер тоже не сплоховал. Ведь другой следователь мог бы прозевать эту бумажку, не придать ей никакого значения.
— Вы молодец, дорогой Жан-Поль! — радовалась я. — Значит, теперь они не уйдут от возмездия?
— Надеюсь. Но этот Федершпиль — крепкий парень, будет защищаться до последней возможности. Чтобы он не ускользнул, мне понадобится ваша помощь, Морис.
— Располагайте мной целиком и полностью, Гренер, — ответил муж. — Я готов даже немедленно уйти с работы консультанта при суде, чтобы не нашлось предлога помешать мне выступить экспертом на процессе.
— Возможно, это потребуется, — кивнул Гренер. — Разумеется, временно. Потом мы вас снова зачислим на работу. Вы мне нужны. Но прежде всего вы должны мне помочь составить обвинительное заключение. Мы вместе тщательно продумаем все возможные варианты, какие попытаются применить защитники Федершпиля и Бромбаха на суде, и как их парировать, предупредить. Вы не хуже меня понимаете, какой перед нами хитрый противник.
К счастью, Морису не пришлось даже на время прерывать свою работу консультанта при кантональном суде. Он дорожил этой должностью, потому что она, хотя и доставляла больше хлопот, чем денег, позволяла ему разоблачать всяких жуликов и шарлатанов, давала немало интересного материала для его научной работы.
Все время, пока велось следствие, Морис помогал комиссару Гренеру вести допросы Федершпиля, Бромбаха и Гросса и готовить обвинительное заключение, а потом мужу поручили и выступить на суде официальным консультантом-экспертом обвинения.
Но был приглашен и второй эксперт, весьма авторитетный, пользовавшийся мировой известностью, профессор Рейнгарт, учитель Мориса. Он не разделял мнения Мориса о том, будто можно обойти сопротивление совести загипнотизированного и заставить его совершить преступление, внушая, будто тот выполняет какое-то доброе дело. Профессор Рейнгарт придерживался более осторожной точки зрения, считая, что при любых условиях невозможно заставить человека поступить вопреки его моральным принципам.
Это, конечно, предвещало на суде напряженную борьбу мнений, и было еще далеко не ясно, к чему она приведет…
Вальтер Федершпиль на суде, как и на всех допросах во время следствия, разумеется, решительно отрицал свою вину. Держался он вызывающе, нагло, скучающе посматривал в зал, пытался перебивать прокурора и Альфреда Бромбаха ехидными репликами. Судья пригрозил удалить его на время из зала. Тогда Федершпиль замолчал, но выражал возмущение ироническими улыбками и мимикой.
Не могу точно сказать, каким я его себе представляла, но, во всяком случае, совсем иным. Меня прямо потрясла совершенно заурядная внешность Федершпиля: невысокого роста, лысый, с лохматыми, какими-то серовато-рыжими бровями. И лицо серое, словно давно не мытое, как следует, обрюзгшее, отвисшие щеки, тяжелый подбородок. Решительно ничего демонического. И хотя муж не раз смеялся надо мной, говоря: "По-твоему, гипнотизер должен быть непременно жгучим брюнетом с пронзительными черными глазами?" — я никак не могла понять и поверить: каким колдовским образом внушал своим жертвам такие страшные, преступные поступки этот обрюзгший толстяк, сидящий на скамье подсудимых и все время гримасничающий?
Но больше всего меня потрясли глаза Федершпиля. Перехватив несколько раз его взгляд, я сначала даже не поверила себе. Глаза у него были голубые, чистые и невинные, как у младенца!
Казалось, моментами его глаза даже застилает слеза от горькой обиды, что не верят ему, человеку самой гуманной профессии, вылечившему от тяжелых недугов столько людей, возводят на него такие чудовищные обвинения.
— Внушение преступных поступков? Но это же полнейшая чепуха! Все крупнейшие авторитеты психиатрии, знатоки гипноза доказывают, что это невозможно. И уважаемый профессор Рейнгарт, разумеется, подтвердит и объяснит это суду, когда будет выступать как эксперт.
Каким образом на мой банковский счет попали деньги, принадлежавшие Альфреду Бромбаху? Вообще-то это наше частное дело. Слава богу, мы живем в стране, где поддерживается правопорядок, и тайна вкладов, как и переписки, телефонных разговоров и частных бесед, еще охраняется законом. Но если уважаемый суд настаивает, могу сказать, в этом нет ничего секретного или запретного: он просто вернул мне старый карточный долг. А теперь почему-то пытается оговорить меня, обвинить в смерти своей тетки, которую я никогда и в глаза не видал. Несомненно, он сам ее злодейски убил с помощью ухаживавшей за нею медицинской сестры, которую потом суд почему-то оправдал, хотя она сама не вынесла угрызений совести и покончила с собой… Но при чем тут я?!
Хорошо, Альфред Бромбах не пытался изменить свои показания, данные во время следствия. Он сидел на скамье подсудимых совершенно поникший, раздавленный, безучастный. С трудом поднимался и вяло, едва слышно отвечал на вопросы. Как бывает со многими преступниками, пояснил мне позже Гренер, он уже окончательно сломился, как бы сам вынес себе приговор.
Слабый интерес у него пробуждался, лишь когда он слушал, каким образом руками ничего не подозревавшей Урсулы была убита его тетка. Ведь Бромбах впервые здесь, на суде, узнал об этом. На допросах ему, конечно, ничего не рассказывали. И теперь он с ужасом смотрел на Федершпиля и постепенно отодвигался на скамье подсудимых от него как можно дальше, забился в угол и каждый раз заслонялся ладонью, когда тот поворачивался к нему.
Конечно, больше всего говорили о деньгах, переданных Бромбахом Федершпилю. Это же была, в сущности, главная улика, доказывавшая их соучастие в убийстве старухи. И попытки Федершпиля убедить суд, будто Бромбах якобы ему просто возвращал какой-то долг, конечно, вызывали иронические улыбки и даже откровенный смех.
— Тогда объясните нам, пожалуйста, обвиняемый, почему вам понадобилось для того, чтобы получить с господина Бромбаха этот должок, встретиться с ним за городом, в уединенном месте да еще в темноте? И к тому же привязывать себе бороду, надевать парик, стоять все время спиной к нему? насмешливо допытывался у Федершпиля судья. — Помилуйте, ведь при таком маскараде он мог вас не узнать, ошибиться и вручить деньги совсем другому человеку…
Судья был молодой, поджарый, спортивного вида. Вел он процесс хорошо, в стремительном, напористом темпе. И прокурор, перед судом взявший у Мориса подробную консультацию по научным вопросам, был опытным, то и дело загонял Федершпиля в угол хорошо продуманными вопросами.
Все равно им приходилось нелегко. Это был необычный, странный процесс еще и потому, что, в сущности, совсем отсутствовали свидетели. Петера Гросса и его приятеля-химика, которому он рекомендовал тоже "полечиться" у Федершпиля, решили на суде не допрашивать. Что они могли показать? Только то, что действительно лечились у Федершпиля, а что он им там внушал, не знают. Какие же это свидетели!
Тем более фирмы, где они работали, не стали возбуждать против них дела, предъявлять какие-нибудь иски. Как объяснил мне Гренер, пострадавшие промышленные концерны вообще стараются скрывать, когда у них похищают секреты, не любят привлекать к себе повышенное внимание.
— Они вынуждены молчать и делать хорошую мину при плохой игре, старательно изображать постоянный оптимизм, чтобы не распугать своих акционеров и клиентов. Хорошо еще, что пленку мне дали, разрешили использовать — разумеется, при условии, что я не скажу, как ее добывал с их помощью, а сочиню сказочку, будто получил пленку в посылочке, присланной каким-то анонимом на мой домашний адрес, вероятно, кем-то из врагов Федершпиля, знавшим о его преступных делах. У меня и записочка была приготовлена соответственная, якобы приложенная к посылочке. Написал мне ее левой рукой, чтобы правдоподобнее выглядела, под мою диктовку один старый приятель. Ну а получив такие сведения, я, дескать, для проверки и сам установил соответствующую аппаратуру в квартире Федершпиля — правда, без санкции прокурора, каюсь. Конечно, эта афера может мне еще дорого обойтись; анонимки — недозволенные приемы следствия. Я пошел на это только ради справедливости я покойной Урсулы, иначе разве стал бы ввязываться в их темные дела? Пусть сами ловят друг друга и перегрызутся между собой.
