Рейчэл уже не приходилось накрывать стол на двадцать персон — они ели в одиночестве. Даже те друзья, которые считали дуэль неизбежной, были расстроены смертью молодого Дикинсона. Их стремление сторониться Эрмитажа выражало их недовольство. Рейчэл понимала это: разве она сама не испытывала неприязненные чувства, представляя себе свежую кровь на руках Аарона Берра? Осознание этого усиливало ее отчаяние, по мере того как клиенты Эндрю, его помощники, его старые друзья в Нашвилле, толпа поклонников на беговой дорожке и люди, приезжавшие со всего штата за советом для заключения земельной сделки, обмена лошадей, рассеивались подобно утреннему морозцу. Его друзья, контролировавшие политику в Теннесси, также отшатнулись от него, не искали больше его советов и поддержки. Умерев, Чарлз Дикинсон подорвал политическую позицию Эндрю и его влияние намного сильнее, чем он мог бы это сделать, оставаясь живым. Лишь молодые помощники Эндрю из милиции Западного Теннесси оставались лояльными, приезжали в Эрмитаж для тренировки лошадей и выпивки, рассуждали о кампании, посредством которой они могли бы выдворить испанцев из Флориды. Дуэль была для них делом чести, необходимостью, и они, нисколько не сомневаясь, подводили под ней черту.
Эндрю разрешили встать с постели после ланча. Но он был вынужден провести вторую половину дня, откинувшись на красном диване, чтобы его сломанные ребра срослись. Рейчэл перевязывала рану, но она не заживала так быстро, как предсказывал хирург. Томас Овертон и доктор Мей сдержали свое обещание и не сказали никому, что пуля Дикинсона прошла около сердца Эндрю на расстоянии не более дюйма.
Рейчэл умоляла:
— Эндрю, ты должен позволить доктору Мею дать точное описание твоей раны. Многие люди, обозленные на тебя, думая, что ты отделался царапиной, почувствуют себя по-другому, узнав, как близок был Дикинсон к тому, чтобы убить тебя.
— Куда и насколько серьезно поразил меня Дикинсон — это мое личное дело, — отрывисто ответил он, — мне нет нужды исповедоваться перед людьми с короткой памятью, настроенными против меня.
— Будь великодушен, Эндрю, дай им возможность спасти свое лицо. Быть может, это позволит семье Дикинсона почувствовать себя хоть чуточку лучше.
От боли Эндрю скривил рот, когда он приподнялся и сел.
— Он не был великодушным к тебе — нанес публичный удар. Он не был великодушным ко мне — поехал на место дуэли, абсолютно уверенный, что я оттуда живым не уеду. Он делал ставки в Нашвилле, что убьет меня первым выстрелом.
— Да, Эндрю, я знаю все это. Но атмосфера вокруг нас так пропитана ненавистью и пересудами… старыми сплетнями… о Льюисе, о наших двух первых совместных годах, и как я не смогла защититься в Харродсбурге, и решение присяжных против нас…
Она почувствовала руку Эндрю в своей, его лицо было бледным и изнуренным.
— Дорогая, ты должна верить мне. Я сделал то, что должен был сделать. Я бы не мог больше жить с тобой или просить тебя по-прежнему любить меня, если бы позволил Чарлзу Дикинсону продолжать унижать нас. Отмщение было необходимо.
Она коснулась ладонями его щек и поцеловала обескровленные губы Эндрю.
— Хорошо, Эндрю, что бы мы ни делали, мы делаем вместе, и как бы тебе ни приходилось страдать, мы будем выносить вместе. — Она колебалась некоторое время, говорить ли, а потом быстро добавила: — На митинге была принята петиция, чтобы издатель Эйстин отпечатал следующий выпуск «Импаршиал ревью» в траурной рамке, как знак уважения к памяти и сожаления по поводу преждевременной кончины мистера Чарлза Дикинсона…
— Выпуск с траурной каймой, — прервал он хрипло, — то есть с официальной черной повязкой. По какому праву? Если бы я мог поехать в город…
Она поднялась, подошла к окну и стала спиной к Эндрю, словно поправляя занавески.
— Почему бы не написать письмо протеста? Эйстин отдает номер в печать завтра. Я доставлю письмо к нему утром.
На следующее утро Рейчэл ожидала в приемной редакции газеты, пока из наборной не вышел молодой блондин в черном фартуке, прикрывавшем его брюки. Его пальцы потемнели от литер, которые он набирал. Она вручила ему письмо Эндрю. Он прочитал его, склонившись над конторкой и покачивая головой в ритм с чтением.
— Ну, миссис Джэксон, вы понимаете, что наша газета не может занять чью-либо сторону. Мы всемерно стараемся придерживаться нашего названия — «Импаршиал ревью».
Глаза Рейчэл вспыхнули:
— Ваше «Ревью» больше отвечало бы титулу «Импаршиал», если бы вы никогда не помещали письма Томаса Суонна, Эрвинсов, мистера Дикинсона, мистера Макнейри или генерала Джэксона.
Издатель непроизвольно открыл измазанный чернилами рот, его нижняя челюсть отвисла.
— Но, миссис Джэксон, когда джентльмен вручает нам заявление и заранее оплачивает его, у нас нет оснований ему отказать. Не можем мы отказать и семидесяти трем выдающимся гражданам в праве оплатить черную кайму одного из выпусков газеты.
Рейчэл вообще не любила разные выверты и уклонения, а этот молодой газетчик явно лукавил.
— Полагаю, что вы перечислите имена всех семидесяти трех, оплативших черную рамку?
— …Ну… нет, об этом не было договоренности.
— Тогда, будьте добры, наденьте пальто, обойдите семьдесят трех заказчиков и скажите им, что генерал Джэксон настаивает на публикации их имен. Мы не можем допустить, чтобы «Импаршиал ревью» занимала одностороннюю позицию, не так ли?
Лицо Эйстина вспыхнуло:
— Это необычно, мэм, но я сделаю то, что вы сказали. Мы стараемся удовлетворить каждого.
Двадцать шесть скорбевших отозвали свои имена, остальные стояли на своем. Чтобы подчеркнуть свою беспристрастность, Эйстин поместил бесплатно письмо Эндрю. Из-за черной каймы усилились раздоры, а поездка Рейчэл в город дала дополнительное оружие тем, кто обвинял ее в соучастии.
Насколько осталось в ее памяти, это было самое жаркое лето. Коровы задыхались от зноя и старались укрыться под деревьями, а свиньи искали прохладу в пруду. Глинистая почва на дорогах превратилась в летучую серую пыль. Доктор Мей запретил Эндрю заниматься выездкой лошадей к осенним состязаниям. Эндрю отозвал все свои заявки.
Отзыв был излишним, ибо Нашвиллский клуб жокеев объявил, что зрители не станут посещать скаковую дорожку Эндрю Джэксона. Все скачки переносятся в Хартсвилл.
Несмотря на настойчивые усилия Рейчэл восстановить здоровье Эндрю, он оставался худым, истощенным. В осенние дни она обходила поля, наблюдая за уборкой урожая. Земля была подобна раскаленному котлу, и пыль забивала рот и нос. Возвратившись с полей, Рейчэл шла в хижину над родником, где Молл заранее заполняла тазы прохладной водой. Сбросив запыленное платье и капор, Рейчэл купалась и мыла волосы. Расчесав их, она закрепляла прическу золотым гребешком, подаренным ей Эндрю. После этого она надевала белое или светло-желтое платье без воротничка, с короткими рукавами и отправлялась в главный дом, чтобы выпить перед обедом с Эндрю стакан холодного вина. По вечерам они садились под деревьями и веерами отгоняли назойливую мошкару.
Судья Овертон посещал их так часто, как позволяли его многочисленные обязанности. Джон Коффи приезжал, чтобы провести вместе уик-энд. Из семейства Донельсон они виделись с Джейн, приезжавшей в полдень со своей дочерью Рейчэл, а Мэри и Катерина наведывались обычно по воскресеньям, привозя с собой целую стайку детей. Уильям осудил дуэль, Джонни молча дал понять, что недоволен новыми осложнениями, которые создали для клана действия Эндрю. Александр и Левен были либо слишком индифферентными, либо слишком ленивыми, чтобы приехать или же прислать свое сочувствие. Лишь Северн, с которым ни она, ни Эндрю не поддерживали близких отношений, почувствовал, что они страдают от изоляции. Он купил участок земли, непосредственно примыкавший к Эрмитажу, и настаивал на том, чтобы Джэксоны почаще навещали его.
Как только доктор сказал Эндрю, что он может ездить в карете, Эндрю отправился в свою лавку в Кловер-Боттом. После трех поездок он перестал ездить туда, и Рейчэл не нужно было спрашивать почему. Она и так поняла, что лавка пустовала. Ей удалось также скрыть от мужа, что полковник Уорд не выполнил своих обязательств по выплате второй половины суммы за Хантерз-Хилл. К обрушившимся на них проблемам добавилось и то, что их последняя флотилия из семи лодок, нагруженных продуктами для Нового Орлеана, попала в шторм. Три лодки потонули, а оставшиеся были повреждены и по этой причине приплыли с запозданием; в итоге продажа на рынке не возместила даже расходов.
