– Гриша, я открою окно, – утвердительно вместо приветствия сказал Родик, снимая пиджак. – Билеты я взял. Правда, на двадцать второе. Что-то новое узнал?
– Узнал… В город вводят войска или уже ввели. Устанавливается чрезвычайное или военное положение. Будет комендантский час…
– Серьезно… А на улице спокойно.
– Говорят, что все происходит на Арбате, на Кутузовском, около Верховного Совета.
– Что делать с отъездом в Африку?
– Не знаю… Это чистый форс-мажор, хотя чего-то такого ожидали, но позднее. Я тебе намекал…
В кабинет вошел Юра. Весь вид его говорил о крайнем возбуждении.
– Доигрались! Опять Государственный комитет, чрезвычайное положение, ЧК, НКВД, КГБ, ГУЛАГ… Еврейские погромы будут? Я на всякий случай мастерскую закрыл и людей отпустил домой…
– Успокойся. Сейчас все соберутся, и обсудим извечный российский вопрос «Что делать?», – попытался остановить словесный поток Родик.
– А что обсуждать?.. Бежать надо. Я на баррикады не пойду, – не желая успокаиваться, продолжил Юра. – У меня семья. Говорили мне: уезжай. Все умные люди уже давно в Германии. Даже дураки, и те уехали в Израиль, живут спокойно. А здесь всегда революция…
– Остынь, еще толком ничего не известно, – спокойно и твердо потребовал Григорий Михайлович.
Юра то ли уже выговорился, то ли внял приказным ноткам в голосе Айзинского, но замолчал и принял позу древнегреческого философа.
Родика вдруг пробил озноб. Он встал и заходил по кабинету, пытаясь просушить одежду. Потом, не обращая ни на кого внимания, разделся по пояс и закутался в неуспевший промокнуть насквозь пиджак. Стало комфортнее, тело согрелось.
Все молчали. Григорий Михайлович нервно курил.
Боря, Михаил Абрамович и Саша появились одновременно и, как бы подчиняясь общему настрою, молча расселись вокруг стола. Родик невольно провел ассоциации с поминками, не хватало только водки и закуски. Желая разрядить обстановку, он сказал:
– Вы как на похоронах. Пока ничего не известно. Перестройку и наши дела хоронить рано. Давайте обсудим сложившуюся ситуацию.
– Я слушал вражеские голоса, – отозвался Боря. – Они твердят, что у нас путч, подобный чилийскому. Что-то говорят про консолидацию демократических сил страны. Обещают поддержку.
– Это здорово, но против лома нет приема, – прокомментировал Юра.
– Действительно, на стороне этого Комитета все силовые министры, – пессимистически добавил Михаил Абрамович. – Демократия – это Ельцин, Хасбулатов… Но у них только должности, а реальной власти никакой. Рассчитывать на самосознание нашего народа не приходится. Это сборище алкоголиков, воспитанных социализмом. Им любой «изм» годится. Дай только водки.
– Миша, ты не прав. Я ехал в метро и слушал, что говорят. Народ волнуется. Возврата прежнего хотят в основном старики. Да и то не все. Люди возмущаются произошедшим, – возразил Боря.
– У нас всегда на кухне возмущаются, а как дело доходит до публичного волеизъявления, все начинают поддерживать власть. Я вообще удивляюсь, как в России произошла революция. Даже готов признать гениальность Ленина, хотя есть мнение, что революцию сделал Троцкий, – парировал Михаил Абрамович.
– Ребята, мы уходим в демагогию и политические дебри, – вмешался Родик. – Давайте спустимся на землю. Я еще утром предложил сыграть «труса» и уехать из Москвы. Билеты я добыл, через три дня можем отправиться на Урал. Там месячишко отдохнем в чудесных условиях, порыбачим, пособираем грибы. А там, глядишь, либо падишах умрет, либо осел.
– Три дня – срок большой. Многое может измениться. Поэтому об отъезде говорить рано… То, что ты, Родик, достал билеты – хорошо. Пусть полежат. Семьи предупредить надо, но аккуратно, чтобы женщины не запаниковали. Работу прекращать нецелесообразно. При любом исходе это расценят негативно. Мы живем и работаем по тем законам, которые существуют, нарушать их не имеем права. Отпускать людей с работы без уважительной причины нельзя, а выгонять – тем более. Чем бы ни кончилась сегодняшняя ситуация, рано или поздно будет анализ и нас могут призвать к ответу. Поэтому мы должны действовать строго в рамках законов и имеющегося юридического и экономического поля. Вмешиваться, я считаю, не следует, – сказал Григорий Михайлович. – И еще предлагаю: в коллективах обсуждение свести до минимума…
– Философия китайского тигра, сидящего на горе. Не наивничайте. Отсидеться вам так просто не удастся. Боря же сказал: у нас военный путч. Вас завтра повяжут и отправят на какой-нибудь стадион, а потом распределят по лагерям. Благо, их у нас еще много. А брать нас будут как раз на работе по доносу наших же сотрудников, – горячо, вероятно, отдохнув от предыдущего выступления, вмешался Юра. – Я лично ждать, пока меня, как овцу, поведут на убой, не стану…
– Юр, твои эмоции утомили. Что в них толку? Ты предложи что-нибудь, а пугать всех бессмысленно, мы и без твоих страшилок все осознаем. Думаешь, я так просто побежал с самого утра за билетами? Понадобятся они или нет – не знаю, но это хоть какие-то действия, а ты только орешь, – начиная выходить из себя, прервал Юру Родик. – И вообще, если подумать: кому ты нужен – стареющий русский еврей? Иди лучше выпей водки и успокойся. В твоем любимом Чили народа меньше, чем в нашем Свердловском районе. Этому комитету в ближайшие месяцы предстоит разобраться с вновь испеченными российскими и другими президентами, с их демократической свитой. Ельцинцев, хасбулатовцев, силаевцев и иже с ними больше, чем всех коммунистов и им сочувствующих во всем Чили. А вот если начнутся в Москве уличные бои, мародерство, разбои, как это было в Душанбе, то спасать свою шкуру придется. Думать сейчас надо об этом. Гриша прав, за три дня может многое измениться. Я согласен с ним по стратегии и тактике сегодняшнего дня. Как говорится, надо дать всякому делу перебродить на своих дрожжах. Останется ли это верным завтра – не знаю. Давайте завтра соберемся в это же время, а сегодня пусть каждый делает что хочет. Лично я поеду и привезу семью с дачи. Лучше быть вместе.
От возбуждения по спине Родика заструился пот. Он скинул пиджак и уселся на стул, переводя дыхание и намереваясь продолжить монолог.
– Я тоже съезжу за своими на дачу, – впервые за весь разговор подал голос Саша.
– А я пойду слушать вражеские голоса, – спокойно добавил Боря. – Мои сидят дома. Я как чувствовал вчера, привез их помыться и вдохнуть городских благ.
– Давайте разбегайтесь, а мы с Мишей останемся в офисе. Мало ли что… – предложил Григорий Михайлович. – Звоните, но по телефону никакой информации. Если что-то важное, то приезжайте сюда. Я попробую послать Валентину Петровну в банк и снять возможно большее количество налички. Миша, позвони Галине Моисеевне, успокой ее и скажи, что ты придешь, как обычно, после работы.
– Вы меня все-таки не дослушали… – начал опять Розенблат.
– Завтра, завтра, завтра… – прервал его Родик, не боясь, что Юра обидится. – Утро вечера мудренее. Разбежались, а то уже два. Мне ехать до дачи больше часа, хочется вернуться домой засветло. А то ходят слухи о комендантском часе. Еще загребут куда-нибудь…
Дождь не прекращался. Около въезда в деревню машина попала в размокшую глину и забуксовала. Родик чертыхнулся и попытался враскачку высвободиться из глиняной ловушки. Ничего не получилось, автомобиль только увяз еще глубже и сел на мост. В какой уже раз за этот день Родик пожалел, что не вернулся за зонтиком. Открыв дверь, он увидел под порогом глиняное месиво, в которое, хочешь не хочешь, надо было ступать. Мгновенно промокнув, Родик смирился с судьбой и, не разбирая дороги, пошел к даче…
Жена и дочка сидели на террасе, пили чай и смотрели телевизор.
– Привет! Собирайтесь. Поедем в Москву, – бодрым голосом заявил Родик. – Вопросы зададите по дороге. Да… Сухие носки мне найдите. И еще – захватите с собой приемник.
Домой приехали в шестом часу. Родик, не раздеваясь, включил телевизор. Транслировали пресс-конференцию с руководством страны. Он увеличил звук и стал внимательно слушать. Вопросы задавались именно те, которые задавал себе Родик. Однако из ответов понять что-то он не смог. Даже на прямой вопрос какой-то журналистки о том, произошел ли государственный переворот, прямого ответа Янаев не дал, а начал объяснять, что Горбачев болен, и как только выздоровеет, приступит к исполнению своих обязанностей. Оператор, вероятно, умышленно, постоянно переводил крупный план на руки Янаева, которые нервно тряслись, выдавая его предельное возбуждение. Родик в недоумении откинулся на спинку кресла и опять почувствовал себя отвратительно. Чтобы не заболеть, он нагрел воду, заполнил ею таз и, морщась от боли, погрузил в него ноги. Минут через десять он прекратил экзекуцию, налил себе стакан водки, выпил и пошел, не дожидаясь, пока жена и дочка помоются, спать.
