Вот такая, нах, история. Да... Прямо жить не хочется! Ве­ришь, я бы повесился, но жалко Дэна.

Дэна? Э... Ваш сын?

Наша собака! Вернее моя. Потому что ей на Дэна на­срать. Когда я купил его, он был с ладонь, нах. А сейчас выма­хал в маленького теленка. Можно я закурю?

Я прячу записную книжку в карман:

Это ваша машина.

Черта с два! Я ее арендую! У тебя есть сигаретка?

Конечно.

Я вынимаю пачку, выуживаю из нею сигарету и протяги­ваю таксисту.

Рыжий закуривает.

- Ваще-то я бросил, - заявляет он. - Но ты меня расстроил.

Хочу выразить удивление, но к счастью, мы уже приехали.

Я расплачиваюсь с таксистом и желаю ему удачи.

11.

В четверть двенадцатого вхожу в кафе. Лирчук уже здесь. За ближайшим столиком, у окна. Пьет кофе. Играет музыка. Что-то заграничное. Что-то истеричное.

Кроме нас, посетителей больше нет. За барной стойкой релаксирует официантка Лида.

Подсаживаюсь к Сашке. Вид у него потерянный, поник­ший...

Не здороваясь, он сразу переходит к делу.

Начинает странно:

Подставил ты меня, чувак.

Вот те раз! По-моему, насколько я помню, это меня уво­лили.

Уволили тебя, а страдаю я. Мне тяжело одному. Кто те­бя за язык тянул с этим Ляо Хаем?

Ну прости, бес попутал.

Получил расчет?

-Только что.

У меня к тебе предложение.

Говори.

Подплывает Лида, тоненькая как тростинка.

- Что принести?

-То же самое, - говорю.

Она отплывает обратно за стойку.

- Говори, - повторяю.

Сквозь вздох Лирчук признается:

У меня все еще полная жопа с рубрикой «Интересные люди».

Паршивая рубрика.

Кудряк полагает, что гости оживляют эфир.

Ты же знаешь, что это не так.

Помоги мне, чувак.

В смысле?

Мне нужны интересные люди.

Я-то здесь при чем?

- Побудь ими.

-..?!?

Ты же актер. Я знаю. У тебя в арсенале с дюжину всевоз­можных образов. Умеешь менять голоса, имитировать ак­центы, наречия... главное, чтоб необычный род занятий...

Например, сутенер. Продумать подробности...

Интересный человек - сутенер...

Да это я для примера! Сам придумай, кем ты будешь. Я тебе доверяю.

Лида приносит малюсенькую чашечку кофе. Я благо­дарю.

Можешь еще кого-то из коллег подключить, - продолжа­ет Лирчук. - Будете работать через день. Всего-то час работы.

Да дело, - говорю, - не во времени. Просто я думаю: а хо­рошо ли это? Все ж таки - обман.

Плачу десять баксов за час.

Я позволяю моему лицу скривиться:

Не густо.

Час работы!

Кудряк в курсе?

Я скрывать не стану, - говорит, - но и заранее сообщать не буду.

Загранично-истеричное сменяет нечто отечественно-примитивное .

- Что скажешь?

А что я могу сказать? Вечно мне приходится участвовать в каких-то сомнительных авантюрах. Уж такая моя судьба. Такая карма у меня...

Когда приступим? - спрашиваю.

Чего тянуть? Со следующей недели.

Я привлеку Танилюка. Седой вечно нуждается в день­гах.

Как и все мы, - угрюмо роняет Лирчук.

Достав мобильник, смотрю время: одиннадцать двадцать три. Пора закругляться. До редакции минут сорок езды. Не люблю опаздывать.

Беру свою чашечку, одним махом выливаю содержимое в рот. Гадость. Хуже водки.

12.

Если я когда-нибудь стану знаменитым писателем - клю­чевое слово - знаменитым, - то «винить в этом следует не ко­го-то, а именно конкретно главного редактора журнала «Ми­раж». Ибо первый порыв и желание самовыразиться, талант и удовольствие от самого процесса творчества, все это может оказаться безвозвратно погребенным под грудой рухнувшей надежды на успех. Вот скажи он мне в первую нашу встречу: вы, сударь, бездарь и неуч. Идите, мол, на улицу, где вам са­мое и место. Я бы поверил ему, я бы наступил на горло собст­венной песне, я бы умолк...

Пять лет я спокойно писал в стол. В смысле, не делая по­пыток опубликовать свою писанину. Напишу рассказ, про­чту при случае своим знакомым - и только. Не скажу, что мне этого было достаточно. Напротив! Мне этого было далеко не достаточно. Но я был неуверен в себе.

И до сих пор во мне парадоксально уживаются мания ве­личия и комплекс неполноценности. Эта парочка, я верю, са­мые привычные спутники художника.

К двухтысячному году у меня уже скопилось готовых рас­сказов - штук двадцать. С десяток новелл. И целый ворох ис­писанных бисерным почерком записных книжек. Стихов бы­ло и того больше - на два-три тома.

Всю ту писанину, как мне теперь кажется, можно было смело загрузить в коробку с подписью «Макулатура» и выбро­сить в мусорный контейнер. Но судьба не стала ждать от ме­ня такого честного подвига, она все устроила сама, руками моей первой жены.

За пьяную драку с какими-то эстонцами в ресторане «Одесса» меня забрали в милицию. Мне дали пятнадцать су­ток. Я удачно отделался, а ведь могли - я смутно, но помню -применить статейку за «неподчинение властям и оказание сопротивления при задержании», а это уже совсем другие сроки. Но в протоколе сей неприятный эпизод освещать не стали: среди работников правоохранительных органов тоже попадаются люди.

Пока я загорал в Голосеевском РОВД, моя Катюша реши­ла устроить в квартире косметический ремонт. Коробка с ру­кописями была выдворена из-под дубового стола и отправле­на на балкон. Незастекленный! Ночью, естественно по зако­ну подлости, пошел гигантский ливень. А поскольку я всю жизнь пишу пером, то чернильные слова были беспощадно «вырублены топором», в смысле смыты дождевой водой.

Честно, когда узнал о постигшей катастрофе, я чуть сно­ва не сел - за убийство в состоянии аффекта. Но все обошлось тривиальным запоем.

За год до описываемых событий я поступил в театральную студию, где познакомился с Анной Кузиной. Она по первому образованию филолог. Дал ей прочесть свои лучшие опусы и заодно попросил их перепечатать. Она расхваливала мою прозу. Расхваливала профессионально. В ее хвалебной речи звучали редкие, почти незнакомые для моего слуха слова: «композиция», «кульминация», «гипербола», «эскалация» и «ас­социативный ряд»... Мелькали имена писателей, у которых мне следовало поучиться - Фолкнер, Толстой, Бунин... Сам я сравнивался с Исааком Бабелем и Хемингуэем! Было выска­зано несколько конкретных замечаний. Но в целом устный разбор моего творчества имел положительный окрас.

Я был воодушевлен. И в порыве уверенности в себе и буду­щем поинтересовался, куда бы мне отнести или послать свои произведения. Она пообещала узнать адрес какого-нибудь издательства. Сказано - сделано! Кузина нашла адреса трех литературных журналов на русском языке. Два журнала уже приказали долго жить, оставив после себя добрую память и долги, а один - «Мираж» - еще существовал, ведя неравную борьбу за жизнь, читателей и денежные знаки.

Тогда редакция журнала ютилась в двух комнатушках старинного дома на улице Пушкинской. Затем они перееха­ли на Андреевский спуск, затем спустились поближе к Бесса­рабскому рынку... Они перемещались по городу, словно пы­тались уйти от кредиторов и преследующих неудач.

Нынче они обосновались на улице Хмельницкого. Наде­юсь, обосновались накрепко, на века...

13.

Хороший редактор умеет, наверное, по двум-трем стра­ницам определить: стоящая вещь у него в руках или полная чушь. Ведь не обязательно съедать всю бочку с дерьмом, да­бы понять, что это невкусно, достаточно одной ложки. Во всяком случае, так говорят знающие люди.

Я думаю, такое умение редактору необходимо, чтобы не сойти с ума. А как иначе? Насколько я помню, в редакцию присылают более трех тысяч рукописей ежегодно. Или еже­месячно?

Ужасная работа. Все время читать. То есть читать - хоро­шо. Но когда это твоя работа, то что делают редакторы, что­бы отдохнуть, развеяться... Может, пишут? «Дорогая, у меня сегодня выходной, хочу поваляться на диване, черкануть рассказ-другой».