Представители незнакомого разума сумели понять пришельцев, сумели узнать их прошлое и незавидное настоящее. Из простого сочувствия или сострадания они соорудили довольно убедительный слепок одного из уголков Земли, правда, с явной поправкой на совершенство — именно такой, который ярче других проявился в мыслях Сергея, — то ли чтобы создать для космонавтов привычные земные условия, то ли из экспериментальных соображений: как будут вести себя пришельцы, добрые ли они, каковы их мысли и намерения…

Сначала земляне жили надеждой на помощь, но, когда стало ясно, что хозяева планеты уклоняются от встречи с ними, не идут на взаимопонимание, надежду быстро сменило отчаяние.

Надо было что-то предпринимать.

Командир с помощником видели: их товарищи стали пассивно относиться к работе на борту «Луча», делали ее нехотя. Появились первые признаки небрежности.

Однажды Сергей заметил, как Жан Рошаль, задумчиво пнул недавно отремонтированный автомат у аварийного шлюза и побрел к лифту.

— Ты куда? — опешил Сергей.

— К черту! К дьяволу! — зло отозвался Жан. — Куда угодно!

— Но мы же не закончили…

— А кому это нужно? Тебе? Мне? Ребятам? — Рошаль был неузнаваем. Глаза его обжигали холодом обреченности. Сергею стало жутко. Он привык видеть Жана веселым, неунывающим в самые трудные минуты…

Рошаль не спеша вернулся и, подняв с пола ветошь, стал понуро вытирать руки.

— Пойми, мон шер, — сказал он, как бы извиняясь, — мы тут застряли на века. Отсюда нет выхода. Никто из нас не знает, куда лететь!.. Так зачем вся эта чехарда? — Он бросил ветошь на крышку автомата. — А жить среди марионеток и знать, что все кругом ненастоящее, — тяжело, Серж…

Находясь в стационаре, Сергей не раз задавал себе вопрос: сможет ли он жить в таком искусственном мире, который приютил его и сделал, видимо, все возможное, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома? Не трудно ли будет примириться с суррогатностью этого мира? Но тогда, в стационаре, было проще. Тогда он больше думал о радости жизни после выхода из коллапсара. А теперь словно очнулся от слов Жана и неожиданно ощутил на себе непонятную тяжесть.

Всплыло в памяти и другое. Вернувшись к товарищам, Сергей невольно обратил внимание на то, что некоторые группы космонавтов, еще совсем недавно связанные крепкими узами дружбы, начинали понемногу распадаться. Сразу он не уловил причины таких перемен и лишь позже пришел к неутешительному выводу: люди искали одиночества, которое на какое-то время приносило им облегчение. Понять это было нетрудно. Значительно труднее — не поддаваться начавшейся депрессии и искать выход…

Искать выход…

Так вот он, наверно, и выход — двойник Гратта!

Воспоминания отвлекли Сергея, и он забыл о порученном деле: ведь Ченцов и Неретин просили его думать о профессоре Гратте. Только о Гратте и ни о чем больше!

Сергей попытался сосредоточиться.

Так какой же он, Гратт? Белая шевелюра, некрасивое лицо, прорезанное морщинами. Седая бородка. Набрякшие верхние веки. Что еще?.. Короткие руки и длинные ноги. И спина — плотная, как камень. Одевается неряшливо… Впрочем, это несущественно.

Неподалеку треснула ветка, зашуршала листва. Из-за кустарника показался Роудс. Он мял в руках цветы и тоскливо разглядывал их. Он прошел бы мимо, поглощенный мыслями, и не заметил бы товарища, если бы тот не окликнул его.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Сергей.

Джим пугливо отбросил цветы и смущенно отряхнул ладони.

— Да… так. А ты?

— И я так, — сказал Сергей.

Джим присел рядом и стал смотреть в сторону.

— Дохлое положение, — вздохнув, сказал он. — Тупик.

— Почему тупик? Отремонтируем «Луч»…

— Да разве в «Луче» дело? — Роудс нетерпеливо вскинул руку и нахмурился. Потом обвел взглядом небо, долину, дальний лес: — Вот наша трагедия! От этого нам не лучше, как ожидали, а, наоборот, тошнее, потому что все лишний раз напоминает о родине, о потере близких. А наши здешние «знакомые» только усиливают тоску и чувство потери!.. Временами мне кажется, Серж: хозяева намеренно решили помучить нас этой бутафорией!

— Как тебе не стыдно, Джим!

— Прости. — Роудс тяжело поднялся. — Я, кажется, в самом деле неблагодарная — как это по-вашему? — скотина. — Он нагнулся за цветами, повертел их перед носом и кинул к ногам Сергея: — Полюбопытствуй. Как настоящие! А я пойду…

Сергей дотянулся до разбросанных цветов — две ромашки, таволга и кипрей — и стал внимательно рассматривать их. Ни к чему не придерешься — такие же, как на родине, с таким же запахом, с той же свежестью… И вдруг что-то смутное, предательское вползло в душу. Неприятный озноб прокатился по спине… Что-то в них не то. Не настоящие они. Чужие… А разве Сергей не знал, что они не настоящие? Знал. Но именно тогда, именно в ту минуту он всем своим существом ощутил фальшь… Не то ли самое случилось и с его товарищами, только значительно раньше?

Он вскочил с места, затравленно огляделся. Сорвал один листок, другой, потом какую-то траву и дикую гвоздику, прятавшуюся под ивняком, — все то же, острое ощущение фальши не проходило. Тогда он подбежал к реке и долго и сосредоточенно плескал воду на лицо и шею.

— Ну вот… то одно, то другое, — проворчал он. — Тебе дано задание… Тебе поручено важное дело, Данилин!

Всю ночь он провел возле реки и старался больше не отвлекаться от мыслей о профессоре Гратте. Лишь под утро усталость свалила его. Он спал прямо на земле и проснулся, когда солнце стояло высоко над лесом. Город будто висел в воздухе над таявшей пеленой тумана, над рекой тоже все еще извивались, будто живые, легкие струйки пара. В камышах плескалась рыба. В воздухе стоял звон птичьих голосов и стрекот кузнечиков… Совсем, как на Земле!

Сергей искупался и едва успел привести себя в порядок, как увидел снизившийся ярко-желтый флаер. Хлопнула дверца, и в траву спрыгнула Фруза.

— Здравствуй, Сережа! — радостно сказала она, словно сек искала его и вот только что нашла. — Я за тобой! К вам приехал какой-то важный ученый… кажется, Гратт.

— Гратт? — Сергей ошалело сдавил Фрузу в объятиях и быстро зашагал к флаеру. — Слушай, Фруза, давно хочу тебя спросить, — как бы между прочим сказал он, — где наш сын? Я бы хотел его видеть!

— Он в интернате. У нас все дети в интернатах.

— Ах, да. Я же знал: подарить людям нового человека может любая женщина, но не каждая мать способна воспитать достойного члена общества. Так?

— Именно.

Они поднялись в салон. Машина взлетела. Фруза перевела управление на автоматическое и обернулась к Сергею:

— Хочу потолковать с тобой о коллапсарах. Понимаешь… я пишу статью об экипаже «Луча»…

Сергей неловко улыбнулся:

— Я врач, Фруза. По этому вопросу лучше обратиться к Ченцову или Неретину — они космологи.

— Ну я прошу тебя, Сережа!

Фруза упорно настаивала на разговоре, и Сергею пришлось подчиниться.

— Это умирающие звезды, — нехотя начал он. — Они сжимаются до такой степени, что их радиусы становятся меньше гравитационных. — Сергей поглядывал на включенный магнитофон и говорил медленно, тщательно подбирая слова и дополняя их жестами. — Гравиполе на поверхности такой звезды бесконечно возрастает, геометрия пространства изменяется и перестает быть эвклидовой, пространство искривляется, время и скорость света стремятся к нулю… Иначе говоря, коллапсар сворачивает пространство в бесконечную временную сферу. В нем сливается воедино и прошлое, и настоящее, и будущее. Собственно, их там вообще нет, и, значит, времени тоже нет… Я понятно излагаю? — перебил он себя, обратив внимание на застывшее лицо Фрузы.

Та поспешно кивнула:

— Говори, говори, я слушаю.

— Так, собственно, и все, — облегченно сказал Сергей. — Мы пробыли в коллапсаре всего несколько минут, но их оказалось достаточно для того, чтобы знакомая нам Вселенная завершила свою историю и родилась новая Вселенная — со всеми ее галактиками и планетными системами.