– Не смей! Сейчас нельзя! В лагере почти нет людей! Это кончится провалом!
Через несколько минут все смолкло, только горело, разгораясь, что-то в районе заводов, полыхало уже несколько деревянных бараков в той же стороне. Все, кто оставался в блоках, кинулись к воротам, к горящим зданиям, тащили носилки, лопаты, ведра… В лагерь потянулись раненые. Кого несли, кто ковылял сам. Говорили, что от одиннадцати цехов «Густлов-верке» остался один и то без перекрытия. Лазарет не успевал принимать раненых и покалеченных, они валялись прямо на мостовой, на крыльце, в коридорах. Из-под развалин выкапывали мертвых и изувеченных. Около крематория росли штабеля трупов. Прошел слух, что под одним из разрушенных блоков обнаружен труп писателя, видного деятеля германской социал-демократии Рудольфа Брейтшейда. Его жена Тони, заключенная вместе с ним, осталась жива, а он погиб.
Весь день Бухенвальд залечивал раны, нанесенные бомбежкой. Тушили пожары. Спасали заваленных. Сжигали убитых. А за колючей проволокой сновали вооруженные эсэсовцы, рычали танки в тени высоких кустов – охрана боялась, что, пользуясь паникой, мы разбежимся.
Итак, военные заводы ДАУ и «Густлов-верке» перестали существовать. Но можно ли радоваться, когда более трехсот наших товарищей погибло, несколько десятков умирает сейчас с оторванными руками, ногами, с пробитыми головами, раздавленными животами? Правда, вместе с ними погибло и много наших мучителей-эсэсовцев, мастеров, но казармам СС не нанесено существенного вреда. Значит, они отделались легче нас: погибли только те, кто был на работе, на посту, а их не так много.
В тот же день ко мне опять пришел Валентин Логунов. На лице озабоченность, но и торжество.
– Иван Иванович, что делать – оружия ребята столько натащили, не знаю, куда девать. Во всех цветочных горшках, в столах пока упрятали трофеи, а дальше…
– У нас то же самое, Валентин. Кто жив остался. не пришел с пустыми руками. На эту ночь спрячьте как-нибудь. Эсэсовцам сейчас не до нас. Завтра что-нибудь сообразим.
Всю ночь лагерь не спал.
До утра в лазарете шли срочные операции и перевязки. Никто из врачей и санитаров-немцев, русских, австрийцев, чехов – не покинул своего места, пока последнему пострадавшему не была оказана помощь.
А в тайных местах – в подвалах, на чердаках – срочно прятали принесенное оружие. Наш арсенал пополнился большим запасом. Трудно представить, как в грохочущем аду бомбежки, когда прямо на головы сваливаются стальные летающие крепости, ухают взрывы, все вокруг рушится и горит, трудно представить, что человек может еще не просто выбежать из цеха, а захватить с собой винтовку или пистолет, гранату или мину. Может не просто перескочить через убитого эсэсовца, а нагнуться и отцепить его пистолет. Может на носилки или тележку под трупы заложить это оружие, и, пользуясь растерянностью охраны, пронести его в лагерь.
Но значит может, раз все это было!
Через несколько дней жизнь в Бухенвальде вошла в свою обычную колею. Все рабочие команды, занятые ранее на военном производстве, уходят теперь каждое утро разбирать развалины, переносить трупы в крематорий. Столб огня стоит не опадая над трубой крематория, печи работают на полную мощность круглые сутки.
Починены крыши на бараках, пробитые осколками, вставлены стекла. Упрятаны подальше в глубокие тайники новые партии оружия.
А по Бухенвальду ползет слух: в лагере убит Эрнст Тельман, вождь Коммунистической партии Германии. Где? Как? Когда? И вдруг официальное сообщение в немецких газетах:
«Во время террористического налета авиации на окрестности Веймара 28 августа 1944 года большое количество фугасных бомб попало также в концлагерь Бухенвальд. Среди погибших заключенных также бывшие члены рейхстага Брейтшейд и Тельман» («Leipriger Neueste Nachrichten», 16/IX 1944).
Ложь! Налет был не 28 августа, а 24. Это все знают!
Ложь! Ни одна фугасная бомба не попала на территорию лагеря. Только ближние к ДАУ бараки пострадали от взрывной волны и пожара. Здесь и погиб Брейтшейд. Его труп видели заключенные. Здесь нет никакого сомнения. Но Тельман?..
– Ложь! – восклицал Николай Кальчин. – Писаря говорят, что Тельман не значится ни в одном документе канцелярии. Его не было в Бухенвальде.
–Ложь! – повторял Вальтер Эберхардт. – Если бы Тельман был в Бухенвальде, разве бы мы не узнали об этом, пусть даже гестаповцы держали бы его на глубине 500 метров под землей!
И правда стала просачиваться в лагерь, как ни скрывали ее эсэсовцы. Правду уже знал Эрнст Буссе, а через него все руководство немецкого подполья. Правда пришла от поляка Мариана Згоды, носильщика трупов в крематории Бухенвальда.
Вот какой она дошла до нас.
17 августа после полудня заключенные, работавшие цри крематории, получили приказ готовить печи. Они исполнили приказание и ждали, что будет дальше. Шел час за часом, но ничего не происходило. Под вечер им велели удалиться в жилые помещения и заперли их на замок. Тогда они поняли, что готовится что-то очень секретное. Несмотря на запрет, Мариан Згода вылез во двор через вентиляционную трубу и до ночи лежал за кучей шлака. В полночь в здание крематория вошли несколько офицеров СС и лагерный врач Шидлауский. Несколькими минутами спустя ворота открылись, и во двор въехала легковая машина. Из нее вышли трое штатских. Было похоже, что двое охраняют третьего. Мариан Згода успел заметить, что охраняемый был крупный, лысый, без шляпы, В то время, когда заключенный шел к входной двери крематория между двумя шеренгами эсэсовцев, раздались три выстрела, а потом четвертый.
Минут двадцать спустя Мариан Згода услышал разговор двух офицеров, вышедших во двор покурить:
– Знаешь, кто это был? – спросил один.
– Это был вождь коммунистов Тельман, – ответил другой, и оба они, беспечно раскурив сигареты, направились к воротам.
Утром Мариан Згода чистил печи и в кучке золы обнаружил обгоревшие, искореженные часы. От расстрелянного также остались ботинки, которые забрал один из эсэсовских офицеров.
К вечеру Эрнст Буссе уже знал от Згоды эти подробности, а дней через десять лагерный электрик Армин Вальтер сообщил, что в канцелярии раппортфюрера видел бланк, заполненный на имя Эрнста Тельмана. В графе «Причина смерти» стояло: «Погиб во время налета вражеской авиации». А еще один заключенный Гейнц Мислиц случайно слышал разговор двоих унтер-офицеров СС. Они говорили, что не знают, кому отправить пепел Тельмана, потому что все его родные либо в тюрьмах, либо в концлагерях.
Сомнения быть не могло: злодеяние совершилось, Тельман погиб.
Как выразить всю силу гнева и печали?!
Концлагерь Бухенвальд незримо для эсэсовцев погрузился в траур.
Однажды ночью меня разбудили и передали указание немедленно прийти к дезинфекционному бараку. Ночные вызовы для меня не редкость, поэтому я не стал расспрашивать, кто велел идти и зачем, а быстро оделся в полной темноте и неслышно выбрался из барака. На крыльце огляделся. Сентябрьская ночьтемная, влажная – подходит к концу, на востоке чуть заметна светлина, словно полог ночи там реже. Лагерь спит. Тихо. Спокойно. Не беснуются прожекторы на вышках: видно, ночь притомила часовых. И все-таки заметно какое-то движение. Вот от 25-го блока бесшумной тенью скользнула человеческая фигура и исчезла, за углом где-то скрипнула дверь. Кто-то споткнулся о камень. Прячась за бараками, я тоже двинулся к дезинфекционному блоку. Здесь чаще попадаются люди с нашивками лагерной полиции на рукавах. Так всегда бывает, если идет важное совещание подпольного Центра.
Подвал освещен голубоватым пламенем – это в жестяных чашках горит сухой спирт. Портрет Эрнста Тельмана обвит красной и черной материей. В помещении цветы, лавровые ветви. Собралось человек тридцать. Все нации прислали своих представителей. Здесь Николай Симаков, Николай Кюнг, Марсель Поль. Вон стоят Эрнст Буссе и Генрих Зудерланд. Насуплены брови на приветливом лице Вальтера Бартеля, еще больше сгорбился Квет Иннеман. Звучит мелодия русской песни «Вы жертвою пали». Ее исполняют чешские скрипачи. Роберт Зиверт произносит речь о борьбе Тельмана против фашизма, призывает не опускать руки, продолжать борьбу. Негромко каждый на своем языке поем «Варшавянку». А потом несколько минут тянется молчание. Каждый стоит, подняв вверх кулак.
