Абдаллах продолжал стоять, как суслик у своей норы.

– Во имя Всевышнего, подойди ко мне, брат!

Аль-Мамун угодливо сгорбился и засеменил к трону. Пока задравший брови халиф наблюдал за этими парсидскими выкрутасами, тот вдруг примерился и поцеловал ладонь аль-Амина под длинным рукавом. Халиф дернулся, как ужаленный:

– Фу ты! Что ты делаешь, о Абу Аббас! Только парс, к тому же покоренный, опустится до таких манер!

Аль-Мамун вскинул на него непонимающий взгляд. И тут Мухаммад расхохотался:

– Да сядь же, брат! Я поклялся Всевышним, что ты сядешь! Ну-ка, подайте ему подушку! Нет, две подушки!

Абдаллах, наконец, опустился на услужливо пододвинутые майясир.

По залу прошлась едва слышная волна шепотков. Как же, как же, небось всю ночь глаз не смыкали, вороны, все гадали, как он, аль-Амин, встретит брата. А вот фи хир уммихи – катитесь-ка вы все к шайтану, я вас еще не так удивлю. Думаете, раскусили? Так вот вам шайтанов зад в морду…

– Начнем, – важно кивнул он собранию.

Когда стих хор голосов, дружно читающих «Открывающую» суру, сидевший по левую руку халифа Абу аль-Хайджа первым подал голос:

– Во имя Всевышнего, милостивого и милосердного! Неужели племя таглиб станет свидетелем моего унижения, о повелитель?

Вот как. Кто бы сомневался – наглый бедуин станет не только требовать подачек, но и упрется намертво в деле нерегиля. Кому же охота уступать должность главнокомандующего, а самое главное, положенного главе войска жалованья?

– Объяснись, о Абу аль-Хайджа.

– Дошло до меня, о повелитель, что твои советники, – тут ибн Хамдан подарил колючим взглядом толстые морды главного вазира и неожиданно вспотевшего вазира налогового ведомства, – желают тебе зла, а всем правоверным погибели!

Вазир дивана хараджа вскочил, взмахнув рукавами:

– Как тебе не совестно лгать в собрании верующих, о поедатель колючек и горьких плодов колоцинта!..

– Уймись, ты, сын торговца маслом!

– О правоверные! Доколе мы будем терпеть в столице бесчинства этих шакалов из пограничья?!

Главный вазир тоже вскочил и присоединился к перепалке, а следом заорал военачальник аль-Мамуна. Среди общего гвалта и крика аль-Амин посмотрел на брата: Абдаллах сидел прямо перед ним и, опершись локтем на колено, спокойно жевал травинку. Поймав взгляд халифа, аль-Мамун вопросительно поднял брови – мол, чего желаешь? Мухаммад лишь грустно улыбнулся.

– …А ты, кто ты такой, о сын погибели?! Твоим противником был плут-разведенец, горшечник с торговой улицы!..

Ага, добрались до подвигов старого Харсамы. Справедливости ради нужно сказать, что тот мятежник не был горшечником, и войско он подобрал хорошее…

Неожиданно в собрании раздался голос человека, хранившего до сих пор молчание:

– Почтеннейшие.

Сказано это было негромко, но оравший до того юноша услышал эти слова и тут же тихо сел на свое место. Пытавшийся его перекричать военачальник озадачился неожиданно прекратившимся спором и тоже замолчал.

– Почтеннейшие, – чуть настойчивее повторил голос.

Вцепившиеся друг другу в полы халатов Абу аль-Хайджа и главный вазир обнаружили, что на них молча смотрят остальные, – и отпустили друг друга. Правда, с сожалением.

Подождав, пока в собрании воцарится полнейшая тишина, начальник тайной стражи Иса ибн Махан тихо сказал:

– Почтеннейшие. Позвольте напомнить, что солдатам жалованье не выплачивается уже более полугода.

Со своей высокой подушки аль-Амин явственно видел, как толстый бритый затылок вазира налогового ведомства покрылся испариной. Бакр ибн аль-Зейяд всегда потел, когда речь заходила о казенных деньгах и выплатах. Говорили, что у него в доме девушки-рабыни спят на таких коврах и таких подушках, что их постыдились бы в лачуге рыбака. О размерах состояния Толстого Бакра в столице ходили легенды.

Ибн аль-Зейяд поймал взгляд начальника тайной стражи – и покрылся каплями покрупнее. Завздыхав, он, поминая имя Всевышнего, полез в рукав за новым платком – прежний уже вымок.

– В войске и среди горожан вот-вот начнутся волнения, – мягко продолжил Иса ибн Махан.

Теперь он смотрел на Абу аль-Хайджу. Отряды его бедуинов, расквартированные в квартале аль-Шаркия, сожрали всех местных овец – и принялись стервятничать в Кархе. А в квартале Карх издавна селились семьи Абны – солдат гвардии халифа, а также тех из них, кто вышел на пенсию, и их многочисленных потомков. На фруктовом рынке Карха в прошлую пятницу случилась кровавая драка. Один из бедуинов аль-Хайджи подхватил с прилавка дыню, а когда продавец потребовал с него деньги, со смехом отказался платить – мол, ему третий месяц не выдают жалованья. За торговца вступились другие горожане. В результате похититель дыни и пятеро его товарищей были убиты на месте, их коней свели и тут же продали, а малую мечеть квартала взяли приступом, разломали кафедру проповедника и сорвали пятничную проповедь, требуя навести в городе порядок и прекратить бесчинства варваров из пустыни.

Вождь племени таглиб помигал, поскреб голову и принялся играть роскошной кисточкой икаля.

Иса ибн Махан легонько улыбнулся и продолжил:

– Что же нам остается делать в столь горестном и плачевном положении, о почтеннейшие?

Абдаллах аль-Мамун приобернулся к вазиру барида и выплюнул изо рта травинку. Аль-Амин с интересом наблюдал за обоими: они в сговоре или нет? Похоже, что нет, Абдаллах навряд ли научился за два года притворяться, как чистокровный парс. Он, похоже, действительно не знает, что думает Иса ибн Махан.

– Полагаю, почтеннейшие, что единственным выходом будет отправить храбрых воинов Абны в поход, – усмехнулся начальник тайной стражи.

И, поймав набухающий кровью взгляд аль-Хайджи, продолжил:

– И наших храбрых таглибитов тоже. Взятая в походе добыча усмирит гнев и смягчит души.

– В поход под чьим началом, о Абу Али? – мягко спросил его главный вазир.

– В этом собрании сидят люди знатнее и могущественнее ничтожного слуги престола, им пристало говорить первыми, – понурил голову старый хитрец.

Аль-Мамун хмыкнул и повернулся к брату. Аль-Амин кивнул – говори, мол, что думаешь.

И тот сказал:

– Лишь Всевышнему открыто будущее, и лишь Судия ведет счет нашим ошибкам и промахам. Я же полагаю, что одолеть карматов мы сможем лишь с помощью нерегиля халифа Аммара.

За спиной брата Иса ибн Махан тонко улыбнулся и легонько кивнул аль-Амину – мол, я же говорил. Они хотят его будить – несмотря на крики и уговоры госпожи Мараджил.

Халиф покивал – и аль-Мамуну, и начальнику тайной стражи. Понял, мол.

Со стороны шатра, в котором сидели женщины, не донеслось ни звука. Вот так всегда – когда ты нужна больше всего, матушка, ты молчишь. Решай, мол, сам, Мухаммад, ты уже мужчина и можешь обойтись без опеки матери. И Мараджил молчит – хотя давеча, ему донесли, орала на сына так, что пальмы осыпались…

Главный вазир и Бакр сидели, не шевелясь и опустив глаза, – сыны шакалов, сами говорили про нерегиля то же самое, а сейчас ни гугу. Пройдохи, знают, что он припомнит потом всем, кто его послал в этот город джиннов, потому и молчат.

Абдаллах сидел на подушках очень прямо и спокойно смотрел брату в лицо.

Аль-Амин обернулся к бедуину:

– А ты что думаешь, о Абу аль-Хайджа?

Тот выпятил грудь:

– О повелитель! Мы защищаем границы халифата от неверных сумеречников из Лаона! Аль-самийа – хорошие воины, но мы, таглиб, не раз наносили им поражение и ставили на колени, словно верблюдов! Зачем тебе воин из племени тех, кого мои храбрецы приводили в свой стан с веревкой на шее? Неужто мы, потомки тех, кто сражался рядом с Али – да благословит его Всевышний! – утратили твое доверие и твою милость? Приказывай – и мы сокрушим врага без помощи неверного язычника!

Аль-Амин лишь вздохнул. Он мог бы сказать – что ж ты еще не привел мне на веревке шейха карматов? Но хадис – он не помнил какой – гласил: воздерживайся от пустословия, и Всевышний воздаст тебе в День суда.