лицо невозможной Виктории-Маргарите Рукавицкой-Нусс.

Мысль её побежала куда-то за угол дома, а сама она прямо на

глазах стала уменьшаться, уменьшаться, и вот я слезла с её

спины. На прощание Виктория протянула мне руку.

«Я заберу все твои имена себе на память», — подумала я.

«Забира-ай!» — донеслась её мысль из-за угла. Маргарита-

Виктория пропала в людском переменчивом море. Меня ждал

театр и неизбежные неизвестные мысли о том, что делать

дальше. Чем занимаются в таком случае? Театром, наверняка

театром.

П о т е р я н н а я г л а в а

Эта глава была потеряна, но довольно быстро нашлась.

Она просто закатилась под стол, и всё, что мне нужно было сде-

лать — наклониться и поднять её с пола. Так я и поступила. Вот

так дурацкое происшествие, нелепая случайность дали имя

этой главе. Это всё, что нужно знать о ней.

Зима, чёрно-белый doc

Снега так много, счастье особого свойства, когда можно

расплакаться от него, но это так глупо.. Подойдут и спросят:

«Чего ревёшь?» — как объяснить? От снега? От света? От кра-

соты? Белый снег, тропинки из песка, закат отражается в окнах

многоэтажек, розовое облако со светлой каймой, пробки, авто-

бус подолгу стоит на одном месте, так что всё можно рассмот-

реть детально. Думаешь: видит ли это кто-то ещё? Видит ли

кто-то, кроме тебя? Невозможно же, чтобы не видели. Невоз-

можно. Успокаиваешься, едешь дальше, смотришь, думаешь: о

снеге можно много написать, прямо сейчас взять ручку и

начать — о снеге, о зиме, о белом. Но уже написана сказка, если

бы не эта сказка о снеге, можно было бы написать о снеге. Но

люди могут устать от этого, от снега, от белого, от света, до-

рожки из песка не всем нравятся так же сильно. С трудом сдер-

живаешься, чтобы не написать. Хорошо хотя бы думать о снеге

постоянно, и вспоминать некоторые слова, держать их в голо-

ве, перекатывать во рту, пробовать на вкус: снег, свет, лес. Снег,

свет, смех. Свет, свет, снег. Смех, снег, лес. И так далее, пока не

доедешь до работы, а там уж будут другие слова. А когда уста-

нешь от них, посмотреть в окно — а там снег, свет, снег.

На городских ёлках лежит снег, пока ещё январь, но при-

дёт февраль, весь его пообдует с веток, посшибает, останутся

они без снега, без наряда, как летом. Снова как летом. Недолго

их счастье и белая красота.

На киосках провода с иллюминацией, их прикрыло снеж-

ными карнизами, и огни оказались внутри снега. Они продол-

жают бежать, светиться из-под белого — матово и нежно, бере-

гут от яркости наши глаза.

Всё берёжет нас этой зимой, всё жалеет. На улице так кра-

сиво, светло, так радостно, что начинаешь бояться, как бы это

не потерять, внутрь, в живот, как будто пробирается мороз — и

это счастье? Но вполне можно уйти в дом, отвернуться от окна,

не видеть ничего белого, успокоиться. И снова посмотреть в

окно, убедиться, что красота твоя никуда не делась, те же чёр-

ные ветки под снегом, те же дорожки из песка, и морозно так

же, как было утром, а может быть, ещё холоднее. Только что

было тревожно, только что был холод внутри, а теперь — хо-

рошо, празднично. Правда, как зима не даёт забыть о себе, хо-

лодит щёки, так и у этой радости внутри как будто сидят игол-

ки: ступишь не так, поскользнёшься, подумаешь о чём-то дру-

гом — и уколешься. Завозишься, забеспокоишься — и иголки

будут колоть сильнее. Зима говорит: «Спокойствие, будьте

спокойны, пока что я тут, с вами».

Пока она тут.

*

Мир же не пустой, в самом деле, даже если ничего нет у

тебя и ходишь, как обалдуй, по городу, ищешь надпись: осто-

рожно, сход снега, а её всё нет, а снег сходит и сходит, а больше

и нет ничего, так вот, всё равно остаются слова какие-то. Они

ходят и ходят по миру, босые, бедняжие, без тебя, может быть,

не такие и бедные, но мы-то знаем: то, что без нас — оно бед-

ное и босое. Давай теперь майся, ищи свои слова, они ходят уже

внутри, в тебе, но их не поймать, ходит же по тебе кровь, сто

раз в день ходит по тебе туда-туда-туда, обратного хода нет,

она по другой дороге возвращается. Хотя почему же возвраща-

ется, она всё время уходит из дома, из того места, откуда по-

явилась. Откуда она появилась, чего нарезает круги, чего так

беспокоится? И не увидишь, пока внутри. Только поранься,

травмируйся, порежь себе руку, допустим, и вот выходит, вы-

текает, капает, можно терять сознание, можно смотреть, можно

собрать, но обратно вряд ли вернёшь её. И слова ходят по тебе,

то ли с кровью, то ли сами по себе, туда-туда-туда, попробуй

поймать, ходи, нарезай круги, ищи надписи на домах, на витри-

нах, где получится. А вокруг мир пустой, не поймёшь даже, где

сход снега, только и остаётся держаться старыми новостями,

потому что старые новости лучше новых, к тому же можно по-

выбирать — старые плохие новости мы не помним, старые хо-

рошие новости держим перед глазами, в случае чего хватаем и

прикрываемся, как щитом. Но мир пуст, от кого же тебе при-

крываться? Если мир пуст, от кого тебе прикрываться, с кем

сражаться, от кого убегать и кого догонять? Некого. Даже

надписей не осталось, никаких свидетельств, ничего, ничего, в

некоторых местах — тихое эхо, недовольное, еле просыпается,

если крикнешь, и то хлеб — говорят тебе твои слова, вдруг они

говорят с тобой, про эхо: уже хорошо, мир, видишь, пока не со-

всем пустой.

*

Бедный Чебурашка совсем устал стоять в снегу, смотрит

так жалобно, совсем пообтёрся, Гена играет ему на гармошке, а

лучше не становится, становится теплее. Есть и у этой зимы

недостатки, как ни старайся, как малого ни морозь, всё равно

он смотрит куда-то, может, на снег, может, на того, кто выше

его, может, на небо, а небо становится ярче. Каждый день ярче,

синее, и солнце светит, и птицы какие-то запели, ну, как запели

— о чём-то всё говорят. И Винни-Пух, и лягушка с осликом не

ушли вовсе под снег, а остались тут ждать весны, маленькие

гипсовые скульптуры. Мы не видели их всю зиму, а они ждали

и думали: кто-то же нас найдёт, кто-то поймёт, что зима вре-

менно, зима отдельно от нас, сколько ни сыпь снега, мы стоим

и напоминаем о лете, о весне. Найдите же нас.

Это они шёпотом говорят, без восклицательных, почти не

слышно. За скрипом снега не слышишь. Бежишь от мороза

быстрее в дом — и не видишь их. Смотришь вокруг — от снега

слепит глаза, не замечаешь вообще ничего, ни булочных, ни

банков, ни горок, ни каких-то кафе. Потом быстро темно.

И вот находишь их всех, случайно, однажды, старинных

своих приятелей, а гнома не находишь, раньше где-то рядом

был ещё гном, а теперь его нет, весь оказался под снегом, весь

— с колпаком. Может, кто-то там есть ещё? Может, гном не

один? Остаётся на это надеяться, потому что одному под сне-

гом, должно быть, очень не просто. На это и надежда. Что же,

придётся смириться, что зима кончится, надо же выбраться из-

под снега тому, кто там оказался, он же не специально.

*

Всё ноги и ноги — ну, а чем же ещё ходить, разве можно

только мыслями дотянуться в разные стороны, как в слове о

полку, кто его помнит. Надо ли — никто и не спрашивает. Всё

плечи и плечи, хорошо, что мёрзнут только они. И то в конце

зимы так получилось. Так получилось, что это старая курточка,

в той вообще ничего не мёрзнет, пойди догадайся, что там на

улице — зима, не зима. И вдруг наденешь старьё, лезут перья