пахло керосином и другими жидкостями. Все называли его

просто керосинкой. В магазине можно было купить керосин,

ацетон, уайт-спирит, резиновые перчатки, вьетнамские веники,

скребки и много всего другого.

Несколько лет назад на месте керосинки построили трёх-

этажный дом. Наверху шьют спецодежду, а на первом этаже её

можно купить. Иногда мы ходим в него за резиновыми сапога-

ми, рабочими перчатками. А совсем недавно купили костюм от

дождя. Вообще-то больше на нашей улице почти ничего не

происходит.

Стихи

Иногда кто-нибудь говорит нам: «Пишите стихи! Отчего

вы не пишете стихов?». Мы бы рады. Но — привычка во все

труды ставить «мы» подводит нас. Мы не можем использовать

другое местоимение. Как же нам писать? «Мы на правую руку

надели перчатку с левой руки» — так, что ли?

По этой же причине мы не говорим ничего о любви. Как

скажешь: «Мы его любим»? Смешно же. Вот и молчим. Хотя лю-

бим. И любим обычно крепко.

Конец

Мы заканчиваем свой труд и скромно удаляемся из этой

комнаты. Мы сделали дело и теперь займёмся следующим.

Один наш знакомый прислал нам для прочтения свою работу.

За короткий срок нам предстоит ознакомиться с ней, проана-

лизировать, выявить сильные и слабые стороны, а потом обо

всём этом написать знакомому. Всё осложняется его плохим

почерком и своеобразной логикой. Большой труд — понять

другого, нам нужно будет много времени.

Вот биография, которую могут читать люди,

чтобы знать, как бывает в жизни

Собаки

Вот люди любят собак. Я, к примеру, люблю собак. Все их

любят. Нет такого человека, который бы собак не любил. Но

это редкость. А некоторые, да, есть те, что собак боятся. Потому

что громко лают. Я вот собак не люблю. Потому что не волки.

Но это редкость. И проблема такая, что… редкая проблема. А

почему всё? Некоторые собак любят-любят, любят-любят. Всё.

Песенник

Вот если кто найдёт песенник на антресолях, тому, счи-

тайте, повезло. Потому что песенник — это раз. Потому что на

антресолях — два. Потому что повышенная чуткость тогда у

человека — три. Потому что песенник на антресолях — это да.

Да. Вот как ещё сказать, песенниками мы прокладывали себе

пути к сердцам. Желудки — это не то. Выкиньте желудки из

головы. Главное — песенники. Там написано: вот солнце зака-

тилось. Там написано: а дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш. Там

написано даже: чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон

переехал мою маленькую жизнь.

История песенников, ну, конечно, уходит корнями. И

несёт на себе тоже история эта груз большой ответственности.

Потому что песенник — раз. Без песенника наша жизнь была

бы неполной. Это очень тоже простая история. У одного чело-

века песенника не было, он с горя чуть не утопился. Но ему на

юбилей подарили один или два песенника. Он воскрес. Потому

что на антресолях — два. Один из песенников он положил на

антресоли. Потому что повышенная чуткость — три. Он всегда

чувствовал, что на антресолях у него песенник. Потому что пе-

сенник на антресолях — это да. Да.

Автобус

Вот еду в автобусе. А от меня апельсинами пахнет. Одним,

точнее, апельсином. А я вот всегда, когда от людей пахнет

апельсинами, думаю, что их предки были апельсинами. Ну вот,

ну обычная такая история, купили люди апельсины, на рынке,

может, не знаю, может, кто и в магазине, но это вряд ли. Уж по-

верьте. Так купили они апельсины, килограмм целый. Можно

больше. И давай их есть. Ели-ели. Ели-ели. Устали. Один всего

остался. А — не лезет. Упирается. Попробуйте-ка целый апель-

син — и в рот. Чего делать? На подоконник, конечно, сразу.

Больше некуда. Везде корки апельсинные. Оранжевые. Некуда.

И лежит на подоконнике. Солнышко там, небко, тучки в снежок

крошатся. Апельсины только зимой. И забыли все про него.

Лежат, болеют. Аллергия. Через неделю проснулись. Апельсин

на подоконнике. И не сгнил, представьте. Даже не собирается.

И через месяц. И через год. Вот и дети в школу пошли. Лежит,

есть не просит. Ему имя придумали. Член семьи, все такое, пя-

тое-десятое, три-шестнадцать, кедры-выдры. Артирошка. Сын

в институте уже учится. На каникулы приезжает — к окну: как

там Артирошка? Лежит. Все сто раз помереть успеют. Дом

сгнил, ничего нет. Или переехали. Забыли. И вот, когда уж нету

никого, он с подоконника-то прыгнет в траву, я от бабушки

ушёл, я от дедушки ушёл, в этот синий понедельник. И начи-

наются в нём глубинные изменения. Необратимые. В человека

превращается. Это не то чтобы оборотень, а закономерное раз-

витие. И стал. Сначала смеяться научился. Головку потом дер-

жать. Ну и всё остальное прочее, не при делах. И зонтики но-

сить. Один, да, куда ему второй? Внукам подарит. А потом — в

автобус запрыгивать. И кондуктору пять рублей показывать.

Покажет — спрячет, покажет — спрячет. И садится так, акку-

ратненько. А я уже рядом сижу. И руки пахнут апельсинами.

Одним. Не, я на подоконнике не лежала, по крайней мере, не в

форме апельсина, хотя и прыгать умею. В траву и на скакалке. Я

апельсин чистила. А этот, с зонтиком, тут вот сел, пять рублей

показывает. С двумя зонтиками. Так вот в автобусе и еду.

Ситуация

Вот такая ситуация, что никак не промолчишь. А то бы,

конечно, сидела и молчала, думала молча. Мало ли, почему бы и

нет. Вот, например, в поезде когда едешь, то и молчишь, запро-

сто даже. Чего там со всякими старухами трепаться? Они тебе

— я в день пью по шестьдесят таблеток. А ты им чего в ответ?

Сказать, что — а я нет? Тогда они начнут завидовать. А чего же

хорошего, когда старухи завидуют. Ничего тут нет хорошего,

точно говорю. Вот и ситуация такая, что ну никак. Не промол-

чишь никак. Иначе — всё. Ничего хорошего иначе. Бывает, чего

уж.

Лекции

Вот утром надо на лекцию ехать. Встаём, едем. На автобу-

се. Можно пешком, но это дольше. К тому же холодно, если зи-

ма. Не забыть, главное, зубную пасту. Кто-то порошком до сих

пор чистит, но это, я считаю, ретроградство, точно. Можно себе

позволить, конечно, но изредка, не у всех на виду.

Лектор приходит, протирает кафедру, а если забывает,

так на локтях всё останется, не страшно. И читает лекцию. Си-

дим, пишем. Но нас отвлекает оркестр под окном. Все высовы-

ваются наружу. И смотрят вниз, на оркестр, и свистят, и машут

платками. Оркестр идёт серьёзно, играет какое-то произведе-

ние из музыки. Не знаю, как оно называется. Кто говорит, что

«Варшавянка», кто — что прощальная пехотная 38-го гвардей-

ского полка, уходящего насовсем. Лектор терпеливо ждёт, ко-

гда оркестр скроется в манящих далях, и продолжает лекцию.

Но всем уже неинтересно. Одна за другой поднимаются руки,

мы отпрашиваемся выйти. Надо торопиться.

Возле раковин уже стоят очереди, все жаждут почистить

зубы, соотечественники не могут долго жить с нечищеными

зубами. Это не прихоть, это необходимость. После этого многие

возвращаются в аудиторию, слушать лекцию. Но не все. Я,

например, иду в столовую, и в глазах моих тоска по манящим

далям. Всё пройдёт, думаю я, всё пройдёт, и лекция пройдёт

тоже. И правда, стоит мне сесть за стол, приняться за суп, как

заканчивается лекция. Но не выбрасывать же теперь его. Рядом

толпятся мои соотечественники, пихаются острыми локтями,

грызут мясо своими молодыми зубами, а я спокойно сижу.