Не касаясь прямо содержания написанного и сказанного Че в эти годы, подчеркну лишь два момента. Это—решающее значение его работ для понимания истории—Кубинской революции, Латинской Америки 50—60-х годов, дискуссий в её освободительном движении1. И то, что мысль Гевары постепенно, но неуклонно движется к границам тогдашнего «официального марксизма»2 («марксизма-ленинизма», через дефис); по-существу вступая уже в противоречие с некоторыми—тоже официальными—его новациями 50-х годов3 и находя точки (потом—плоскость) опоры в «активистском» марксизме первой трети века. Подобная двойственность теоретической эволюции («движение без выхода за пределы») в значительной мере была обусловлена реальным, поступательным развитием событий на Кубе, в Латинской Америке и во всем мире4 в 1959—1961 гг. (восходящая—все еще!—ветвь альтернативного капитализму и колониализму процесса). В свою очередь ситуация эта давала Геваре возможность непротиворечиво объяснять и анализировать это развитие5. Отражением создавшейся ситуации и стало то сочетание «оптимизма воли» и «оптимизма разума», которым проникнуты выступления и статьи Че в 1960—1961 гг.
Конец 1962 г. и, особенно, 1963 г. приносят изменение этой ситуации: читатель без труда убедится, в том, что в эти годы общие теоретические поиски Че выходят за границы «марксистско-ленинского» единомыслия; согласия—пусть и не провозглашаемого вслух
Подробнее позиция Че в этой дискуссии анализируется в статье «Революционер», опубликованной в 1977 г. («Латинская Америка», №6, с. 128-144).
Имеется в виду версия, «катехизированная» во второй половине 30-х годов, лёгшая в основу «учебников» 50-60-х (которые тоже не раз фигурируют в текстах этой книги) и по сути сохранившаяся до 80-х годов.
Которые одним представлялись ревизионистскими, другим—как «истина по определению», третьим — как «творческие», четвёртым — евроцентристскими.
В хронологическом центре этого периода—полёт Гагарина и Плайя-Хирон (апрель 1961г.)
См. Пако Игнасио Тайбо II «Гевара, известный также как Че». М. 2000, с. 408, 436-437.
201
—с постулатами внешней политики СССР". С 1963 года Гевара вступает в ту «экономическую дискуссию», которая окончательно определяет его место во «внутримарксистской» идейной борьбе и трактовке теории.
Еретическое, бунтарское, стоическое начала в его теоретическом мироощущении окончательно становятся ведущими, что делает ещё более бескомпромиссным «оптимизм воли» революционера— строителя, мыслителя, а впоследствии—снова бойца.
Конечно не только—и не столько—«теоретическое чтение» (ночное) объясняет этот сдвиг2. Главным стимулом новых «поисков и находок» служил ход событий, ситуация «встречного боя» (1962-1968), сменявшая фазу поступательного подъёма освободительного движения и альтернативного развития (в регионе и мире). Планы латиноамериканских революционеров (1962-1963 гт.) остаются нереализованными.
В дни и недели Карибского кризиса США жёстко обозначают границы своего отступления, а СССР — границы своей поддержки революционных движений региона и (по убеждению Че) мира, что заставляет Гевару взглянуть на стратегию мирного сосуществования по-иному, чем год-два назад. Сомнения в правильности курса строительства нового общества в СССР (и в переносе его на Кубу) становятся все более глубокими и «теоретичными», [постепенно перерастая в уверенность «по es eso!» («это не то»!) —и в разработку соответствующей альтернативы].
Раскол мирового коммунистического движения воспринимается как свершившийся факт. На самой Кубе стихийный стремительный рост сознательности народных масс замедляется3, наталкиваясь— на разных уровнях—и на «свойства человеческой натуры», и на трудности снабжения, и на неистребимость бюрократии, и на влияние советских учебников...
1 Достаточно сравнить его заметки «О стратегии и тактике латиноамериканской революции» (с. 283-296) с апрельской (1961 г.) ста-
. тьей в «Verde OHvo» или с телевыступлением 8 января того же года. Исключением в данном плане могло быть знакомство Че с марксовы-
t ми «Экономико-философскими рукописями 1844 г.»—вот уж где открылись «ставни в собственном доме»!
s f Во всяком случае—за пределами экстраординарных ситуаций (апрель 1961 г., октябрь—ноябрь 1962 г.).
211 предисловие
Перед лицом всех этих проблем и их возможных альтернативных решений1 выбор Че—и на практике, и в теории—определяется «оптимизмом воли», стремлением до конца использовать и наращивать не иссякший пока импульс «подъёма» (революции)2, и возможности сознания (субъективного фактора) воздействовать на развитие событий...
Мне уже приходилось писать3 о том, насколько этот подход, эта ментальность соответствует пафосу ленинизма—от постановки Лениным проблем революции 1905 г. («долг партии—научить революцию») до его предсмертного анализа закономерностей Октября («О нашей революции»). Вместе с тем у Че установка на отказ от фетишизации материальных предпосылок развития и объективного фактора в целом, категорическое неприятие установки «ждать, пока...»—сочеталось с максимальным влиянием к проблеме личности, её роли и возможностям в революционном процессе; личности, как средству и как главной цели революции (разотчуждение).
И «антиаттантистский», и революционно-гуманистический комплексы Че определяют его объективную принадлежность тому течению марксистской мысли, расцвет которого пришелся на первую треть XX века4. Связанное с именами Р.Люксембург и А. Грамши, X. Мариатеги и А. Понсе, Л.Троцкого и Д. Лукача5 течение это к
1 Ждать новых, благоприятных объективных сдвигов (от развития производительных сил в соцстранах —до экономических потрясений на Севере). Сознательно отступить, приспособить к новой ситуации политические и тактические установки и др.
2 Решающее, принципиальное значение имела в этом плане поддержка Вьетнама; победа которого должна была—помимо прочего—опровергнуть обязательность выбора между статус-кво и Третьей Мировой войной.
3 См. «Ультралевые течения в национально-освободительном движении стран Азии, Африки и Латинской Америки», М. 1975. т. II, с. 184-186; 219-225, «Латинская Америка», №6, 1977, с. 130-131.
4 Объективную, поскольку путь Чек этим установкам был совершенно самостоятельным, что связано с его специфическим и спасительно поздним (а потому — автономным) приходом к марксизму в целом; «спрямления», искажения этого пути через «Краткий курс» не имело место; «онтогенез аргентинца» повторял филогенез марксистской мысли XX века.
5 Об этой «генеалогии» Че—теоретика см. интереснейшие материалы в книге Н. Когана (op. cit. pp. 123, 73-122)..
22 I
середине 30-х годов сходит (точнее—было сведено) на нет—во всяком случае в рамках «официального» коммунистического движения. На смену его поискам пришло обоснование post factum «генеральной линии» (и зигзагов сталинской политики) и катехизис «краткого курса». Но и 20 лет спустя «оттепель» 50-х данное течение не воскресила (в тех же рамках). Ни официальные новации XX съезда, ни нео-догмы маоизма, ни полуеретические построения левых структуралистов (Альтюссер и др.), ни лево-либеральные и либерально-гуманистические поиски складывающегося евро-коммунизма не отвечали—или прямо противостояли—установкам революционного гуманизма («активизма», «философии и практики»). Иначе говоря —идейных союзников, «резонансную камеру» в основных течениях коммунистического движения (и мысли), эволюционировавших в 50-60-х годах в разные стороны от революционного марксизма, Че обрести не мог. Но это до определенной степени компенсировалось более интенсивным, чем когда-либо поиском плоскости опоры в наследстве мыслителей прошлого (см. выше). А, с другой стороны — тем откликом, который нашло послание Че в «неокоммунистической» и некоммунистической левой" и, особенно, в новых, послевоенных поколениях (что в полной мере выявилось уже после смерти Гевары).
Впрочем об этом, наверное, расскажет эпилог книги. Во вступительной же статье отмечу, что этим, «гуманистически-активистским» посылом проникнуты почти все материалы второго и третьего разделов книги; и поисковая их часть, и те выводы, к которым приходит Гевара в 1964—66 гг. Выводы, отмеченные неизменным культом правды (освобожденной от чужих «табу»—и собственных иллюзий), героическим стоицизмом и все тем же «оптимизмом воли». («Lohare»...)
