4821 социализм и человек на Кубе
институты. В сознании масс, устремлённых в будущее, концепция ин-ституционализации представляется гармоничным комплексом хорошо функционирующих каналов, ступеней, барьеров, хорошо смазанных механизмов, которые помогают нашему продвижению, способствуют естественному отбору тех, кому суждено идти в авангарде, присуждают награды или определяют наказания тем, кто строит новое общество или противодействует этому.
Институционализация революции ещё не достигнута. Мы ищем чего-то нового, такого, что позволило бы достичь полного отождествления власти с обществом в целом; отождествления, которое было бы приспособлено к особым условиям строительства социализма, максимально избегая общих мест буржуазной демократии, пересаженных в организм формирующегося общества (таких, например, как законодательные собрания). Без излишней поспешности уже предприняты определённые эксперименты с целью постепенной институционализации революции. Основной наш тормоз— это боязнь того, что какой-либо из формальных аспектов процесса может отдалить нас от масс и личности, что мы потеряем из виду конечную и самую важную революционную цель—увидеть человека, освобождённого от его отчуждения.
Несмотря на отсутствие институтов, которое постепенно должно быть преодолено, сегодня массы уже творят историю как сознательный коллектив личностей, борющихся за общее дело. При социализме человек вопреки кажущейся стандартизации является более цельным; несмотря на отсутствие совершенного механизма, его возможности для самовыражения и для того, чтобы дать почувствовать свой вклад в развитие социального организма, неизмеримо выросли.
Всё ещё необходимо усилить сознательное участие личности —индивидуальное и коллективное—во всех управленческих механизмах. И увязать это с идеей необходимости получения технического и идеологического воспитания так, чтобы личность почувствовала, насколько тесно взаимозависимы эти процессы и насколько параллельным должно быть их развитие. Только так человек сможет полностью осознать свою социальную сущность, что равнозначно тому, что он полностью состоялся как человеческое существо, разорвавшее цепи отчуждения. Это конкретно проявится и в восстановлении его природной сущности в процессе освобождённого труда, и в выражении его личности через культуру и искусство.
4831 февраль-март 1965 года
Для того чтобы решить первую из этих задач, труд должен при| обрести новое содержание; человек-товар прекращает своё существование, и возникает система, которая выделяет ему долю за выполнение общественного долга. Средства производства принадлежат обществу, и машина—это только окоп, где исполняется долг. Человек начинает освобождать своё мышление от досадного факта, предполагающего необходимость удовлетворять свои природные потребности посредством труда. Он начинает видеть себя, отражённого в своих свершениях и осознавать свою человеческую ценность в произведённом им продукте, в проделанной им работе. Это уже не влечёт за собой необходимость отчуждать часть своего «я» в форме продаваемой им своей рабочей силы, более ему не принадлежащей. Напротив, это означает эманацию его собственного «я», вклад в жизнь общества, выражающий выполнение им своего долга перед этим обществом.
Мы делаем всё возможное, чтобы придать труду эту новую характеристику общественного долга и соединить его, с одной стороны, с техническим развитием (что создаст условия большей свободы), а с другой—с добровольным неоплачиваемым трудом (базируясь на мысли Маркса о том, что человек в полной мере достигает своей человеческой сущности лишь тогда, когда производит, не подвергаясь принуждению физической необходимости продаваться, подобно товару).
Ясно, что труд, даже если он добровольный, пока не свободен от элементов принуждения; человек ещё не преобразовал любое окружающее его принуждение в условный рефлекс своей общественной природы; во многих случаях он ещё производит под давлением среды (Фидель называет это моральным принуждением). Ему ещё предстоит достичь состояния полного духовного удовлетворения от собственного труда, без прямого давления общественной среды, но связанного с нею новыми навыками. Это и будет коммунизм.
Перемены как в сознании, так и в экономике не совершаются автоматически. Они происходят медленно и неритмично: периоды ускорения сменяются застоем и даже упадком.
Кроме того, надо иметь в виду, что мы сталкиваемся не с чистым переходным периодом, каким его видел Маркс в «Критике Готской программы», а с новой, не предусмотренной им фазой, первым периодом перехода к коммунизму, или строительством социализма. Для этой фазы характерна острая классовая борьба при наличии в
4841 социализм и человек на Кубе
недрах процесса элементов капитализма, которые затемняют правильное понимание этого процесса.
Если ко всему этому прибавить схоластику, затормозившую развитие марксистской философии и помешавшую систематическому исследованию переходного периода, исследование политической экономии которого так и не было развернуто, то нужно согласиться с тем, что мы всё ещё находимся в «пеленках» и нам необходимо заняться изучением элементарных особенностей этого периода, прежде чем приступать к выработке более основательной экономической и политической теории.
Такая теория, совершенно очевидно, отдаст предпочтение двум основополагающим факторам созидания: формированию нового человека и совершенствованию техники. По этим направлениям предстоит ещё многое сделать, и тем непростительнее отставание, когда речь идёт о технической стороне дела, так как здесь уже можно продвигаться не вслепую, а следовать по пути, проложенному более развитыми странами мира. Поэтому Фидель с таким упорством говорит о необходимости технологического и научного просвещения всего нашего народа и тем более—его авангарда.
В области идей, которые направляют непроизводительную деятельность, легче заметить разделение между материальной и духовной потребностями. На протяжении длительного времени человек пытается избавиться от отчуждения посредством культуры и искусства. Он ежедневно «умирает» на восемь и более часов, когда выступает в роли товара, и воскресает в духовном творчестве. Но это последнее средство несёт в себе возбудителя аналогичного заболевания: он одинокое существо, которое ищет слияния с природой. Он защищает свою индивидуальность, подавленную общественной средой, и реагирует на эстетические идеи как единственное в своём роде существо, стремление которого состоит в том, чтобы остаться непорочным.
Речь идёт лишь о попытке к бегству. Закон стоимости уже не является простым отражением производственных отношений; капиталистические монополисты обнесли его сложной системой «лесов», которая превратила искусство в послушного слугу, даже когда используемые ими методы следует назвать чисто эмпирическими. Надстройка навязывает определённый вид искусства, в духе которого надлежит воспитывать художников. Непокорные укрощаются механизмом общественного давления и только исключительные та
4851февраль-март 1965 года кн-ун n
ланты могут создавать независимые произведения. Остальные превращаются в стыдливых поденщиков от искусства—или «перемалываются».
Изобретается концепция художественного «поиска», который и преподносится как критерий свободы, но этот «поиск» имеет свои пределы, не ощущаемые до тех пор, пока на них не натыкаются, например, при постановке действительных проблем человека и его отчуждения. Безадресный пессимизм и вульгарное времяпрепровождение являются удобными выпускными клапанами для человеческого беспокойства; отвергается идея превращения искусства в орудие обличения.
Если вы принимаете правила игры, то добиваетесь почестей, сходных с теми аплодисментами, которые могла бы получить обезьяна, придумавшая новый пируэт. Главное условие—не пытаться убежать из невидимой клетки.
Когда революция взяла власть, произошёл исход тотально прирученных; остальные—революционеры, и не только они—увидели новый путь. Художественный поиск получил новый импульс. Однако маршруты были более или менее известны, и смысл концепции бегства в себя от действительности, от общества укрылся за словом «свобода». Даже среди революционеров часто сохранялось подобное поведение — отражение буржуазного идеализма в их сознании.
