По инструкции, полученной из Версаля, Шетарди, ставший теперь любовником Елизаветы, попытался воздействовать на неё, но та решительно заявила, что никаких территориальных уступок шведам, противным её чести и славе, делать не расположена и напомнила французу, что она — дочь Петра I и соглашаться на предлагаемые условия ей не к лицу. Об этом её в начале 1742 года предупредил из Парижа князь Антиох Кантемир:

«Предложения Франции нисколько не сходны с часто повторенными обнадеживаниями об истинном доброжелательстве королевском к вашему величеству. Кроме этих предложений, Франция составляет проект о тройном союзе между нею, Швециею и Даниею. Франция побуждает Порту против России; из этого ясно, что древний здешний проект об уменьшении русских сил не выходит из головы. Я обязан подтвердить, что всякая предосторожность против здешних хитростей не только прилична, но и очень нужна…»

Постель не помогла, тогда обиженный Шетарди попросил у императрицы разрешения зачитать свой меморандум в защиту шведов непосредственно Бестужеву, полагая, что тот придерживается на этот счёт взглядов, аналогичных взглядам Лестока. (Шетарди невзлюбил канцлера князя Черкасского за то, что тот не владел ни одним иностранным языком и даже советовал Елизавете убрать его с поста.)

Шетарди встречался с Бестужевым и прежде. Обсуждая с маркизом шведские дела, Бестужев дал знать ему, что пока не успел сформировать о них твёрдое и окончательное мнение, в то время как Финч и Ботта каждый пытается склонить его на свою сторону. Шетарди понял это как намёк и предложил Бестужеву пенсию в размере 15 000 ливров в год за его добрые намерения в пользу Франции.

И вот маркиз зачитывает свой прошведский меморандум (Соловьёв называет его рескриптом) Бестужеву и ждёт его реакцию. Реакция вице-канцлера оказалась для француза совершенным сюрпризом: нельзя начинать со шведами никаких мирных переговоров иначе как на основании Ништадтского мирного договора! Вице-канцлер давно понял, что от Франции ждать чего-то хорошего было бесполезно, и сказал, что он бы заслужил смертную казнь, если бы посоветовал уступить побеждённым шведам хоть вершок русской земли.

— Надобно вести войну! — сказал он. — Вот чего каждый из нас должен требовать для славы государыни и народа.

Далее он заявил, что если Швеция хочет вернуть свои территории, то Россия может ей поспособствовать в этом — ведь не только одной России она уступила свои земли.

— Не намекаете ли вы на Бремен и Верден, не хотите ли их возвратить шведам? — спросил Шетарди.

— Можно всегда сговориться, мы искренне желаем Швеции добра, — уклончиво ответил вице-канцлер.

Нолькен и Шетарди вызвали Лестока и потребовали от него объяснений. Тот помчался к Елизавете, и государыня изобразила на лице удивление от рассказанного им и пообещала поговорить с Бестужевым и во всём разобраться. Скоро Елизавета в одну из суббот отправилась к Бестужеву обедать, и после обеда заверила Лестока, что ей удалось повлиять на вице-канцлера и привлечь его на сторону французской партии. Лесток с восторгом помчался докладывать Шетарди, потом вернулся к Бестужеву, стал с ним мириться и даже целоваться. В воскресенье государыня осыпала Бестужева милостями, а в понедельник утром объявила во всеуслышанье, что по соображениям высшего порядка с посредничеством французского короля она согласиться не может. Здравый смысл у легкомысленной женщины всё-таки возобладал.

После визита Шетарди к Бестужеву была созвана конференция, на которой, кроме постоянных членов — канцлера, вице-канцлера, адмирала графа Н.Ф. Головина и обер-шталмейстера Куракина, присутствовали императрица и фельдмаршал Лейси и на которой было принято единогласное решение: никакая уступка шведам невозможна. Швеция может не соглашаться на невыгодный для неё мир, а Россия не согласна нарушать Ништадтский договор. Если Швеция имеет территориальные требования, то пусть она обращается к тем, кто их ей обещал.

Шетарди и шведы были вынуждены проглотить эту горькую пилюлю, а весной 1742 года русская армия в Финляндии прервала перемирие и перешла в наступление.

Положение на внешнеполитическом фронте немедленно изменилось, Россия твёрдо заявила о своих интересах и могла теперь вести свои дела без посредничества Франции. Даже Лесток был вынужден перейти на английскую пенсию (не отказываясь, впрочем, от французской), причём Уичу удалось примирить его на какое-то время с вице-канцлером.

Но отстоять свою бескомпромиссную по отношению к шведам позицию Бестужеву и его единомышленникам, к сожалению, не удалось — помешали план Бруммера и вмешательство Лестока, «отрабатывавшего» французские денежные подачки. Следуя их советам, Елизавета воспылала идеей возвести на шведский престол епископа Любекского Адольфа-Фридриха (1710–1771) ценой возвращения фактически уже завоёванной Финляндии обратно Швеции. Это сильно осложнило действия Бестужева на русско-шведских переговорах. Он выступал за жёсткие условия мира со шведами вплоть до оставления за Россией Финляндии, но «голштинский дворик» стал энергично мешать Алексею Петровичу и, нужно признать, в конечном итоге смог привлечь на свою сторону императрицу.

События на дипломатическом фронте развивались следующим образом.

В январе 1743 года, после долгих препирательств и затяжек, в Обу, наконец, начались мирные переговоры между русской и шведской сторонами. Шведскую сторону представляли бывшие посланники Швеции в России Херман Седеркройц (1722–1727) и Эрик Матиас Нолькен (1738–1742). Русскую делегацию представляли генералы А.И. Румянцев[49] и Л.И. Люберас, в качестве помощников с ними были Адриан Иванович Неплюев, сын известного дипломата и государственного деятеля, и секретарь посольства Семён Мальцев. Согласно Валишевскому и Соловьёву, вместо Любераса в Обу должен был поехать боевой генерал князь М.М. Голицын-младший (1684–1764), но тут вмешался Лесток и предложил вместо него Любераса. Возражение императрицы, что Люберас — немец, лейб-медик парировал ответом, что Ништадтский договор заключил тоже не русский, а вестфалец Остерман. И Елизавета согласилась. Впрочем, Люберас был не немцем, а шведом, что было в данном случае ещё хуже.

На первом этапе переговоров Россия по отношению к побеждённой Швеции всё ещё придерживалась жёсткой линии, то есть предполагала лишить её всей Финляндии. Но 16 февраля шведская делегация решительно отказалась подписать мирное соглашение на принципах «кто чем владеет» и повела разговор об уступках. Румянцев, естественно, запросил у Елизаветы Петровны новых инструкций, но предлагал проявить твёрдость и стоять на своём, не соглашаясь ни на какие уступки шведской стороне.

22 февраля Елизавета распорядилась подать мнение об условиях заключения мира со Швецией следующим сановникам и министрам: фельдмаршалам и князьям Долгорукову и Трубецкому, фельдмаршалу Лейси и принцу Гессен-Гомбургскому, сенаторам адмиралу Головину, обер-шталмейстеру Куракину, д.т.с. Нарышкину, генерал-лейтенантам князьям Голицыну и Урусову, т. е. Новосильцеву, д.с.с. князю Голицыну, членам Иностранной коллегии вице-канцлеру Бестужеву, т. е. Бреверну, д.с.с. Юрьеву и Веселовскому, а также генералу Левашову, графу М.П. Бестужеву-Рюмину, князю Н. Трубецкому, генерал-лейтенантам князю Репнину, Игнатьеву и Измайлову, — всего 21 лицу.

Из этих лиц только трое — братья Бестужевы-Рюмины и фельдмаршал князь Трубецкой — считали, что Финляндию следовало удержать за Россией, причём М.П. Бестужев-Рюмин полагал целесообразным выкупить её у шведов за деньги, как в своё время Пётр I поступил с балтийскими провинциями. Шестеро сановников высказались за удержание за Российской империей части Финляндии, при этом предлагались различные её области, в то время как Бреверн, единственный среди опрошенных, для скорейшего заключения мира и избрания епископа Любекского в шведские наследники предложил вернуть Финляндию обратно шведам полностью. Мнения прочих 11 вельмож и генералов, как пишет Соловьёв, не представили ничего замечательного.