Гости шумно аплодировали; Аделаида Петровна, которая не была еще тогда такой толстой, гладила его голову и умиленно произносила всегда одно и то же: «Прелестный ребенок! Очаровательный ребенок!» А мама с папой таяли от удовольствия.

— Ники! — доносится из столовой голос матери. — Ники, иди же к нам. Хватит тебе заниматься.

Никита отскакивает от двери, поспешно одергивает рубашку и, выхватив из книжного шкафа первый попавшийся том Большой Советской Энциклопедии и придав лицу озабоченное выражение, выходит в столовую.

— Все занимаешься? — спрашивает его Вадим Григорьевич. — Грызешь, так сказать, гранит науки? Похвально, весьма похвально! Что это у тебя? Энциклопедия? М-да… Мудреная штуковина…

Вот уже который раз, заметив, что папе и маме это приятно, Никита появляется перед гостями с энциклопедией, и каждый раз Вадим Григорьевич называет ее «мудреной штуковиной».

— Он у меня дипломатом будет, — замечает отец.

Все выражают одобрение, и только в глазах Тимофея Ильича, чудятся Никите насмешливые искорки.

Гости расходятся далеко за полночь… Родители еще некоторое время сидят в столовой, делятся впечатлениями, и получается так, что о ком бы ни заговаривали мама с папой, они обязательно скажут одно плохое.

Перед тем как лечь в кровать, Никита еще раз нерешительно берется за учебник, но глаза слипаются.

«Ладно, завтра встану пораньше и выучу», — успокаивает он себя и, наказав Глаше разбудить его в половине седьмого, валится в постель и моментально засыпает…

Снится Никите густой лес. Верхушки деревьев сомкнулись над его головой, солнечные лучи не проникают вглубь, и Никита бредет по этому лесу почти ощупью. Вдруг впереди — поляна, а на ней — учитель географии Иван Максимович.

«Огурцов! — строго говорят он. — Покажи на карте Азию».

И видит Никита, что высоко над его головой, растянутая на двух соснах, висит огромная географическая карта. Такой большой карты Никита никогда не видел.

Он делает шаг вперед, хочет поднять руку, но рука не слушается, и самое страшное: Никита никак не может найти на этой громадной карте Азию. Все есть, все на своем месте, а Азии нет!

«М-да… Это мудреная штуковина», — говорит невесть откуда взявшийся Вадим Григорьевич.

«Ты не знаешь, где находится Азия?!» — кричит тоже неизвестно откуда подошедший Тимофей Ильич и начинает трясти Никиту за плечо. Никита оборачивается и с ужасом видит, что это не Тимофей Ильич, а лохматый бурый медведь, тот самый, которого Никита видел недавно в зоопарке. Никита хочет закричать и… открывает глаза. Возле постели стоит Глаша.

— Никита, я к тебе уже третий раз подхожу. Ты опоздаешь в школу.

Никита бросает взгляд на часы и в испуге вскакивает с теплой постели. Торопливо обрызгивает лицо водой, обжигаясь, выпивает чашку чая, хватает сумку и, на ходу жуя бутерброд, выбегает из дому. Родители еще спят.

Он едва успевает добежать до школы и раздеться, как в вестибюле и коридорах уже слышен звонок. Никита, опередив учителя на полминуту, влетает в знакомую дверь, на которой висит стеклянная табличка: «6-й класс «Б».

Урок географии.

Иван Максимович здоровается еще в дверях и внимательно обводит класс спокойными глазами. Лицо его, как всегда, немного суховато, подбородок чисто выбрит. Левой рукой он опирается о стол, а там, где должна быть правая, пустой рукав засунут в карман пиджака. Неторопливым мягким движением учитель раскрывает классный журнал.

— Пойдет отвечать… — размеренно говорит он и делает паузу.

Никита знает, что Иван Максимович сейчас просматривает весь список сверху донизу. «А вдруг меня» — мелькает мысль, и Никита втягивает голову в плечи. Сердце начинает колотиться так сильно, что ему кажется, будто стук этот слышит весь класс.

— Пойдет отвечать, — повторяет Иван Максимович и, закрывая журнал, добавляет: — Огурцов.

Никита тут же изображает на лице доброе настроение, вскакивает и быстро идет к доске.

— Сингапур — это порт на юге Азии, — громко и уверенно начинает он еще на ходу.

— Обожди, — останавливает его голос учителя. — Что было задано на сегодня?

— Азия… Величина, положение и очертания.

— Расскажи и покажи на карте.

Никита долго ищет указку, хотя она лежит на виду на столе, потом медленно подходит к карте.

— Азия… Азия — это огромная часть света. На севере ее мыс… мыс Челюскин… — Он несколько раз тщательно обводит эту точку указкой… — На юге… на юге…

— Ты не выучил урока?

Никита, опустив голову, изучает узелки на своих ботинках.

— Почему?

— Я… я не успел.

С дневником в руках возвращается он к парте и с горестным изумлением разглядывает графу, где против географии стоит двойка. Первая двойка за этот год! Она тонка, длинна, чуть запрокинута назад, в ней есть что-то ехидное.

Пятерки Иван Максимович всегда ставит с улыбкой, и они у него получаются четкие, круглые, веселые. Четверки и тройки он пишет потоньше. Двойки же ему, видимо, так неприятно ставить, что они получаются у него кривые и совсем тощие. Нет, лучше не смотреть на эту проклятую страницу!

Медленно бредет Никита после уроков домой. Возле магазина спорттоваров, он, как всегда, задерживается, но теперь знакомый блеск стальных лезвий уже не вызывает в нем тех радужных чувств, которыми он был полон накануне. Нет, не видать теперь Никите новых коньков, не видать, как своих ушей! Не кататься по сверкающему льду катка, который уже начали делать мальчишки на картофельном поле за домом.

Все так же, еле переставляя ноги, бредет Никита к дому, и когда поднимается по лестнице на третий этаж, у него такое чувство, будто к ногам привязаны пудовые гири.

Мамы, к счастью, нет, она ушла к портнихе. Дома одна Глаша, но она готовит обед, и ей не до него.

Никита проходит в свою комнату, садится у стола и сосредоточенно думает, подперев щеку кулаком.

Он представляет, как рассердится папа, узнав про двойку, как покраснеет, надуется и сразу станет чужим его лицо. «Дрянной мальчишка! — скажет он. — Вот как ты учишься!»

Тупым, невидящим взглядом обводит Никита комнату. Взор его равнодушно скользит по зеленым обоям, по картинам в дорогих золоченых рамах, по шкафу, за стеклами которого выстроились корешки энциклопедии. Потом Никита так же машинально и рассеянно переводит взгляд на письменный стол. На нем со вчерашнего вечера в беспорядке валяются книги, тетради. Вот лежит любимый блокнот в красном коленкоровом переплете. Рядом — цветные карандаши, альбом для рисования, чуть подальше — резинка с отпечатанным на ней лопоухим зайцем.

Резинка! Никите вдруг начинает казаться, что этот маленький, стертый с одного боку кусочек растет, пухнет, увеличивается в размерах. Ощущение это настолько явственно, что Никита закрывает глаза и трясет головой. А что, если… Нет, нет, только не это! Он хватает резинку и быстро, точно этот крохотный кусочек обжигает ему пальцы, выдвигает ящик стола, бросает резинку туда, подальше от глаз. Но мысль, однажды возникшая, уже не дает покоя и постепенно завладевает всем его существом. В комнате уже не один, а как будто два Никиты, и они вступают между собою в спор.

«Двойка совсем тоненькая, — шепчет тоном заговорщика один Никита, — ее легко стереть, подправить на пятерку, а потом, когда папа подпишет дневник, опять переделать ее на двойку. Резинка очень хорошая. Можно сделать так, что никто и не узнает».

«Нельзя, не смей этого делать! — с ужасом возражает ему другой Никита. — Если узнают, будет плохо».

«Как знаешь, — холодно соглашается первый. — А то можно было бы исправить».

«Нет, нет, не делай этого!» — шепчет второй, но голос этот звучит уже не так убедительно.

«А коньки? — настойчиво убеждает первый. — Подумай об этом. И потом: в следующий раз можно постараться и получить пятерку. Так что ничего плохого не будет, если немного схитрить».