— А теперь, батюшка, давай расскажи мне о своем Боге.
Беседовали они до утра, а утром политрук слезно благодарил отца Симеона и просил прощения за дерзкие словеса.
Батюшка не избегал разговоров о Боге, но учил своих чад: «О Боге говорите спокойно. Со страхом Божиим. Никогда не спорьте. Если видите, что собеседник раздражен, прекращайте разговор. Проку не будет. Не мечите бисер».
Батюшка очень любил людей, но обрушившаяся на него «популярность» тяготила его. Ведь его немощи и хвори усиливались прямо пропорционально росту его известности. Особенно было тяжело, когда приходили люди не для того, чтобы получить духовный совет, а в его лице заполучить арбитра в семейных ссорах. В таких случаях батюшка просил не вываливать на него грязь семейных неурядиц и советовал супругам вспомнить, за что они полюбили друг друга, и забыть, «яко небывшее», все, что убивало их любовь.
Батюшка всегда был скромен и очень часто скрывал свой дар прозорливости. Иногда юродствовал. Как-то пришел к нему молодой человек, увлекшийся язычеством. Он прочел о том, что мать-земля — это живое божество, и хотел спросить, можно ли на землю плевать. Батюшка, не дожидаясь вопроса, плюнул ему под ноги: «Понял?» Пораженный посетитель ничего не сказал. Тогда батюшка плюнул второй раз и пошел в дом.
О молитвенной помощи отца Симеона существует множество свидетельств. Предстоит большая работа по сбору и их проверке. Народ любит чудеса. И любит о них рассказывать. Придется тщательно отделять истинные истории от «фольклора». Но уже сейчас очевидно, что чудес, происшедших по молитвам батюшки, не смогут отрицать самые упертые скептики. Но главные чудеса — это тысячи людей, приведенных отцом Симеоном к Богу, тысячи исцеленных душ, обретших смысл и верные жизненные ориентиры. А разве не чудо то, что восемь сестер батюшкиной общины на поминальных трапезах умудряются накормить чуть ли не полгорода?
Когда я спросил матушку Макрину, как им это удается, она улыбнулась: «По молитвам батюшки. К тому же мое самое любимое место в Евангелии — это когда Господь пятью хлебами накормил пять тысяч».
Матушки
Схимонахиня Елисавета была старшей в общине отца Симеона (Нестеренко). И то, что она первой ушла вслед за батюшкой, никого не удивило. 90 лет — возраст немалый. Умирала она не один раз. Последний — в день батюшкиной кончины. Тогда матушка Варвара приказала ей повременить: «Погоди. Батюшку проводим, тогда и помирай». Елисавета послушалась. Сильно постаралась и умерла ровно через два месяца после кончины своего духовного отца: он — 6 декабря, она — 6 февраля. И сподобилась упокоиться рядом с любимым старцем. А ведь если бы раньше померла, лежала бы на дальнем кладбище...
Матушка Елисавета с юности знала о своем монашеском призвании. В Перми, откуда она была родом, подвизался схиигумен Алексий. Она приехала к нему вместе со своей сестрой. Алексий внимательно посмотрел на девушек и приказал принести ему двух кукол. Он нарядил этих кукол в монашеское одеяние и сказал: «Имена поменяете и будете петь, как ангелы, до самой смерти». Так и произошло. Они стали монахинями и пели Богу своему до последнего вздоха. Сестра Елисаветы Евдокия ушла из жизни намного раньше и упокоилась в Гуд аутах, где они жили до переезда в Сочи. То, что отца Симеона и матушку Елисавету погребли рядом с храмом Победоносца Георгия, — великая милость Божия. Немногие знают, чего это стоило верным батюшкиным чадам. Ведь в Сочи не было еще ни одного такого погребения. Да и храмов никаких до недавнего времени не было, кроме Михаило-Архангельского. Настоятели новых церквей, слава Богу, живы. И вдруг умирает старец, никогда сочинским клириком не бывший. Как было доказать светским властям, что его нужно похоронить рядом с храмом? И все же удалось. Дай Бог здоровья мэру и всем, кто об этом хлопотал!
Это были удивительные похороны. Проводить матушку Елисавету собралось немало народу — батюшкины чада, любившие своего духовного отца и тех, кто много лет ухаживал за ним. Все чувствовали не только печаль расставания с любимым человеком, но и радость оттого, что ей первой Господь судил встретиться с батюшкой. Когда закончилась панихида и установили крест над могилой — всего лишь в двух метрах от батюшкиного креста, — люди медленно двинулись меж двух могильных холмов, полностью засыпанных цветами, кланялись в пояс и целовали кресты: батюшкин и новопреставленной Елисаветы. И было в этом крестном целовании нечто от клятвы на верность Богу и обещание «вечной памяти» об усопших. Как это было не похоже на то, что происходило совсем рядом. По дороге к храму я прошел мимо людей, стоявших у свежей могилы. Мужчины курили и пили водку из пластиковых стаканов. Женщины тоже курили. О чем говорили они, я не слышал. Но это определенно были не слова молитвы.
Еще совсем недавно сочинское кладбище начиналось с братской могилы воинов, погибших в Отечественную войну. Она сохранилась, и гипсовый солдат, покрашенный серебрянкой, все так же скорбно склоняет голову. Но это скромное захоронение перестало быть главным. Неподалеку от братской могилы вырос целый город могил «братков». Могил не братских — индивидуальных. Очень дорогих и помпезных. Тут тебе стилизация и под христианские часовни, и под греческие пантеоны с портиками и дорическими колоннами, а перед ними — скульптурные изображения их хозяев. Одни стоят, другие сидят в креслах в вальяжных позах. И эпитафии теперь иные. Вместо «Вечной славы героям!» призыв «не стрелять в спину, поскольку песня еще не допета» или: «Жизнь пронеслась, как сверкающий бал, но только я на него не попал».
Огромные монументы из черного и белого мрамора стоят вдоль дороги. Их не обойти, не объехать. Глаз невольно цепляется за выбитые на камне инс- крипции. Некоторые по-своему весьма поучительны. Усопший обладатель огромной беломраморной площадки с пантеоном изрекает с того света: «Кто знал тоску, поймет мою печаль». Стало быть — не в деньгах счастье. А неправедно нажитое богатство — причина вечной тоски: и на земле, и за гробом. И такая тоска берет от вида этой ярмарки загробного тщеславия, что ноги сами несут к православному храму — к тихому пристанищу, к светлому маяку в удручающем, добровольно и богато увековеченном мраке.
Да, православное отпевание и панихида на кладбище — это воистину знак победы над смертью. Вот стоят невесты Христовы и поют, провожая в последний путь свою старшенькую. Черные апостольники,
черные ряски из-под черных пальтишек, серый день — а так светло. То ли от сотен горящих свечей... Да нет, тут, пожалуй, иная причина... Я смотрел на их лица: кто-то утирал слезу, кто-то часто печально вздыхал: «Не я ли следующая?» Печаль — естественное состояние души при прощании с тем, кто приобщился вечности. Но это светлая печаль, скрашенная утешением, дарованным Господом, и надеждой встречи с любимыми в Царствии Того, Кого любили всем сердцем и Кому посвятили свои жизни. И поэтому мы поем. И в песнях наших погребальных помимо скорби — упование на милость Божию и надежда на упокоение со святыми. В этой дерзкой надежде тайна нашего усыновления и уподобления Творцу. Не может милосердный Господь отвергнуть создание Свое. Ведь оно возлюбило Его, отвергло мирские радости и усердно старалось соблюсти Его заповеди.
Я смотрел на молящихся матушек и почему-то подумал, что в этот момент они молятся не только о матушке Елисавете и отце Симеоне. Кто знает, может, по их молитвам Господь призрит и на тех, кого в этот момент хоронят мирским чином с папироской и водкой.
— Какой была матушка Елисавета?
— Тихой, кроткой, никогда ни на что не жаловалась, ничего для себя не просила. Была всем довольна. За все благодарила Бога. А еще она была светлой. Можно сказать, солнечной.
Так говорили о ней люди, знавшие ее много лет. Никаких особых историй матушки даже на поминках не вспомнили. Главное — Бога любила. Греха боялась. Молилась усердно. Что еще нужно говорить о монахине?.. Батюшка ей сказал, что в один день с ним помрет. Вот и померли 6 числа.
