Поэтому, даже если великая княгиня после кончины супруга вела чистую и праведную жизнь, за ней повсюду и во всем следовал шлейф недоброжелательства. По всей видимости, это отношение отчасти перенесено было и на ее сына. Отсюда и разговоры о незаконнорожденном наследнике престола.
Невозможно проверить, кто был настоящим отцом Ивана Васильевича, да и недостойное это дело – пытаться подглядывать семейные тайны далекого прошлого через замочную скважину. В этой истории гораздо важнее другое. Ситуация 1530-х гг. позволяла русской аристократии строить планы на повышение ее роли в управлении государством или даже о смене правящей династии. После смерти двух братьев Василия III оставался еще один серьезный претендент на трон – князь Владимир Андреевич Старицкий, сын князя Андрея Ивановича. Он, по всей видимости, был человеком, лишенным твердой воли и честолюбия, но за его спиной стояла мать, княгиня Ефросинья, особа существенно более энергичная и к тому же имевшая причины ненавидеть малолетнего государя из-за смерти супруга и унижения семьи Старицких. Исследователи XVI столетия сосредотачивались на роли кн. Владимира Андреевича в придворных интригах и притязаниях знати, упуская из виду, что претендента из семейства Старицких уравновешивала целая гроздь претендентов из семейства Шуйских. После кончины Елены Глинской защитниками государя-мальчика можно считать митрополита Даниила, ослабевшую от репрессий семью Глинских и, возможно, Бельских (родственников великого князя, хотя и отдаленных)[18]. Значительная партия стояла за Старицких. И еще одну сильную партию составляли Шуйские. Этим, последним, приход к власти кн. Владимира Андреевича с его властной матерью представлялся, надо полагать, версией «Елена Глинская номер два». Иными словами, нежелательным вариантом развития ситуации[19]. Выставить своего претендента до смерти кн. Владимира Андреевича Шуйские не могли. Но «выбить» разрозненную и, видимо, довольно слабую группировку, окружавшую Ивана Васильевича, оттеснить ее от кормила власти, а потом сделать великого князя орудием своей воли – о! – это был очень хороший план. Он приводил к тому, что Шуйские становились реальными правителями России, используя нелюбимого мальчишку как фасад для княжения их собственного клана.
Таков и был действительный ход событий. Разумеется, в подобных обстоятельствах слухи о незаконнорожденности великого князя были выгодны и сторонникам Старицким, поскольку оправдывали их стремление к трону, и сторонникам Шуйских, поскольку ослабляли и без того нетвердую позицию группировки, честно ориентировавшейся на самого Ивана Васильевича.
Итак, в конце 30 – первой половине 40-х гг. XVI столетия Шуйские делают несколько решительных шагов к верховной власти и на некоторое время завоевывают ее[20]. Для этого им пришлось в 1538 г. разгромить слабейшего противника. Весной Шуйские арестовали кн. И.Ф. Телепнева-Оболенского, отправили его в темницу и там уморили голодом. Двух представителей рода Шуйских пожаловали боярским чином, и вместе с прежними боярами-Шуйскими в Думе сидело уже четыре князя этой фамилии![21]. Осенью того же года князь Иван Федорович Бельский был взят под стражу, а свита его разослана «по селом»; дьяк Федор Мишурин, возвысившийся еще при Василии III и державшийся партии великого князя – мальчика, обезглавлен «без государского веления»; боярин Михаил Васильевич Тучков выслан из Москвы «в село»; а через несколько месяцев митрополит Даниил сведен с кафедры. Летопись, отражающая точку зрения Церкви, сообщает о событиях того времени следующее: «…и многу мятежу и нестроению в те времена быша в христианьской земле, грех ради наших, государю младу сущу, а бояре на мзду уклонишася без возбранения, и много кровопролития промеж собою воздвигоша, в неправду суд держаще, и вся не о Бозе строяше, Богу сиа попущающе, а врагу действующе»[22]. В 1542 г. Шуйские свергли митрополита Иоасафа, вступившегося за кн. И.Ф. Бельского. Тот же Бельский отправился на Белоозеро «в заточение»[23], а его виднейшие сторонники – в ссылку «по городом». Летопись добавляет: «И бысть мятеж велик в то время на Москве и государя в страховании учиниша»[24]. Более того, с кн. Бельским расправились вопреки мнению малолетнего государя, который его «в приближении держал и в первосоветниках». Шуйских поддерживала мощная группировка московской знати и, возможно, Новгород, не было силы, способной им противостоять[25]. Покуда свершался переворот, малолетнего государя разбудили среди ночи и заставили «пети у крестов». Великий князь, несмотря на громкий титул, был бессилен как-либо помочь своему любимцу кн. Бельскому… Он не был настоящим государем даже в своей комнате! Но самое страшное унижение ему пришлось испытать в сентябре 1543 г. Шуйские и их сторонники избили государева приближенного, Федора Семеновича Воронцова, за то, «…что его великий государь жалует и бережет»[26] Это произошло во время заседания Боярской думы! На Ф.С. Воронцове разорвали одежду и собирались его убить. Иван IV едва упросил пожалеть своего фаворита. Однако уговорить Шуйских не отправлять Воронцова в дальнюю Кострому, а ограничиться ссылкой в близкую Коломну, великому князю уже не удалось. Впрочем, торжество Шуйских длилось недолго. Через несколько лет они перестают играть столь заметную роль. Но, по некоторым версиям, напоследок Шуйские громко хлопнули дверью, натравив в 1547 г. московский посад, разозленный большим пожаром, на родственников Ивана IV, Глинских. Тогда погиб князь Юрий Васильевич Глинский, буквально разорванный толпой, а другие члены семейства пытались бежать в Литву, опасаясь такого же конца. Их вернули, государь им это малодушие простил, и дело было «замято».
Для мальчика период приблизительно в шесть или семь лет стал самым черным, самым горьким во всей биографии. Между 1538 и концом 1543 г. в Московском государстве настала пора «Шуйского царства». А для мощного клана аристократов юный государь был всего-навсего пешкой в большой игре. Позднее сам Иван IV будет с горечью вспоминать о годах заговоров: «…когда по божьей воле, сменив порфиру на монашескую рясу, наш отец, великий государь Василий, оставил это бренное земное царство и вступил на вечные времена в царство небесное, предстоять перед царем царей и господином государей, мы остались с родным братом, святопочившим Георгием. Мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали…[27]. Потом изменники подняли против нас нашего дядю, князя Андрея Ивановича, и с этими изменниками он пошел было к Новгороду… а от нас в это время отложились и присоединились к дяде нашему, к князю Андрею, многие бояре во главе с твоим родичем… Но с Божьей помощью этот заговор не осуществился…» Но худшие воспоминания остались у Ивана Васильевича именно от периода, начавшегося после смерти Елены Глинской: «Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили… Так вот князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на церковь руку подняли: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы, и сами стали царствовать. Нас же, с единородным братом моим, святопочившим в боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ… Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать мне о доставшейся родительской казне?»[28]. Любопытно, что итальянский архитектор Петр Фрязин в 1538/39 г. бежал за рубеж от «великого насилия» бояр, а бегство свое оправдывал состоянием страны, емко переданным в одной фразе: «мятеж и безгосударьство»[29]. Это подтверждает слова государя, а также свидетельства ряда других источников.
