Записав все вышеизложенное, я надел серебристую рубашку и собрался выйти. Теперь я вижу, что трудность ведения дневника состоит в том, что в конце концов запись становится такой скрупулезной, что можно провести целый день, описывая то, как ты провел целый день, описывая этот день в дневнике, – еще одна головокружительная перспектива.
Сегодня вечером Салли прежде всего захотела узнать, что бы я предпочел: уже умереть или еще не родиться. Мы встретились, как и договаривались, у метро «Ковент-Гарден», зашли в паб перекусить, а потом отправились в «Пуп земли». В этот раз у входа нам на руки налепили переводные картинки с бабочками. Играл «Инкредибл Стринг Бэнд» (по словам мистера Козмика, оба участника ансамбля по уши увязли в сайентологии). Мы протанцевали целую вечность, а потом сели в самом дальнем от сцены уголке и завели спор – совсем как на прошлой неделе – о Ложе чернокнижников и о том, что творится в Хораполло-хаусе. Салли все время приходилось кричать, и это отнюдь не улучшило ее настроения.
– Не нравится мне все это! – выкрикнула Салли. – Там все пронизано дурными вибрациями. Поражаюсь, что ты этого не чувствуешь. Интересно, чего ты от них ждешь?
Я улыбнулся и ничего не ответил. В прошлом году Салли вместе со мной была на первых двух лекциях по Герметической мудрости, но Агата и Гренвилль ей жутко не понравились, поэтому она перестала ходить на лекции и так и не слышала ни Фелтона, ни Лоры, ни других лекторов. Магистра она тоже не видела.
– Они там все старые противные снобы. Типичный истеблишмент, – продолжала она. – Трезвонят о высшей духовной жизни и противостоянии силам материализма, а по сути они сами – закоренелые материалисты. Именно так. Разуй глаза, посмотри на все их ковры, бархатные шторы, на всех этих медных и серебряных идолов. А сами-то они – жирные, холеные. Меня просто бесило от одного их вида, как они сидят, надутые как индюки, и так и буравят тебя взглядом. Они, видите ли, Просвещенные, а у самих ауры пропитаны злом. Они промывают вам мозги.
– Ну, мне-то они мозги не промоют, – возразил я. – Я не впечатлительный. Я их, конечно, слушаю, но обо всем сужу объективно.
Меня здорово разозлило, что Салли не верит в меня. Она продолжала:
– Тебе известно, что этот козел Гренвилль ко мне клеился? – (Нет, я об этом не знал.) – Он так пялился на мою юбку, как будто у него не глаза, а рентгеновский аппарат. И постоянно намекал на разные высшие эзотерические знания, в которые он посвящен. Но потом я спросила его, может ли он сказать, какого цвета у меня трусики, тут-то он и обделался. Питер, ты ведь намного умнее его. И зачем тебе нужно с ними связываться?
Я повторил ей то, что говорил уже столько раз, а именно что если даже есть один шанс из миллиона, что эзотерический взгляд на мир правилен, то стоит исследовать его до конца, ведь на кону стоит так много – вечная жизнь. Но что касается моего вступления в Ложу, Салли уперлась – не сдвинешь. Она читает всю эту мистику Халиля Джибрана и Германа Гессе и тому подобное о следовании Пути и все такое, но когда речь заходит о том, чтобы действительно сделать что-то, скажем бросить все земные блага и отправиться в странствие, она отказывается и пальцем шевельнуть. Она просто читает все больше книг и становится все нервознее, потому что не делает того, чему учат эти книги, а особенно нервозной она становится потому, что книги, которые она читает, учат тому, что подлинная мудрость заключена в самой жизни, а не в книгах. Я от этого просто шизею.
– Я в толк не возьму, почему ты решил стать посвященным? Тебе что, всего этого мало?
(Все – это: кружащиеся и подпрыгивающие фигуры, мигающие огни, плывущие по воздуху мыльные пузыри, зловещие переборы ситара, ее острые груди.)
– Они только и могут, что выступать со своими доморощенными рассуждениями о Пути и Работе, – выкрикнула Салли. – Но в них нет любви, и они не умеют смеяться. Они не умеют танцевать. А вот мне нравится танцевать.
И с этими словами она ринулась в бурлящую толпу и поманила меня за собой. Я последовал за ней, но не столько танцевал сам, сколько смотрел, как танцует она. Ее легкие золотистые волосы взмывали кверху, падали ей на лицо и взмывали снова. Салли очень худенькая и бледная. Она как принцесса, которая поднялась из подземного царства эльфов, чтобы потанцевать с неуклюжими людьми. Она придумала танец соблазна, чтобы совратить меня с Пути и увлечь за собой, в свою постель, туда, в подземелье. У нее такие яркие глаза и улыбка, будто внутри нее горит белое пламя.
«Инкредибл Стринг Бэнд» исполнял тоскливую пьеску под названием «First Girl I Ever Loved», и, возможно, это было предзнаменование. Торговцы фруктами уже расставляли свои лотки, когда мы вышли из клуба. Мы сели в круглосуточный автобус и провели ночь у меня. Когда я шепотом рассказал ей свою теорию о том, что все остальные – проекция моего сознания, она огорчилась.
– Это значит, что когда ты занимаешься со мной любовью, ты занимаешься любовью с тем, кого любишь больше всего на свете, – с самим собой.
21 мая, воскресенье
Я проснулся от легкого прикосновения пальцев к моему лицу. Салли лежала на мне, и ее холодные тонкие пальцы ласкали мое лицо: это было словно колдовские чары Снежной королевы.
– Ты меня любишь? – спросила она своим низким голосом.
– Да, – пробурчал я, все еще под гнетом сна.
– Тогда брось Ложу. Либо они, либо я.
Я закрыл глаза и притворился спящим.
Больше мы тем утром не разговаривали.
Салли поставила «Sunshine Superman» Донована, прослушала пластинку и ушла. (До этого мы планировали провести день вместе.) Мне надо быть осторожнее с Салли. Она – первое препятствие на избранном мной Пути. Думая о вчерашней песенке, «First Girl I Ever Loved», я понял, что взгрустнул не потому, что мне было грустно, пока я ее слушал, а потому, что мне станет грустно, когда я услышу ее в будущем.
Я позвонил папе и пообещал приехать на следующие выходные, когда мама выйдет из больницы. Потом позвонил мистеру Козмику и договорился заглянуть к нему.
– Пол Маккартни умер, – огорошил он меня с порога.
– В утренних новостях об этом ничего не говорили.
– Да нет, он уже несколько месяцев как умер, просто они держат это в секрете. Он разбился на мотоцикле, и ему снесло голову, а они это скрывают.
Он показал мне кучу последних, по его словам, фотографий «Битлз». При ближайшем рассмотрении выяснилось, что одни из них – это старые, немного подретушированные снимки, а на других, действительно новых, на шее у Маккартни виднелась тонкая линия. Все остальные битлы выглядели нормально, разве что немного грустно, но у Пола точно был этот странный безжизненный взгляд.
Кроме вырезок с фотками «Битлз» на стенах красовались постеры с изображениями индейских шаманов и жрецов вуду. Хотя у мистера Козмика довольно просторная комната, он решил избавиться от этого простора, соорудив посреди комнаты гигантскую пирамиду из картонных коробок. Верхушка пирамиды касается потолка. Когда я в последний раз заходил к нему, он рассказывал о том, что йогурт под пирамидой всегда остается свежим. Кроме того, она создает силовое поле, затачивающее бритвенные лезвия. Помимо сохранения йогурта и затачивания бритвенных лезвий, пирамида мистера Козмика служит выставочной площадкой для его садовых гномов. Не считая фургона, который мистер Козмик использует для грузоперевозок, у него есть велосипед, на нем он разъезжает ночами по окрестностям и «освобождает» садовых гномов из чужих садов. Благополучно доставив их к себе домой, он их перекрашивает серебряной и черной красками, помечает каждого охранным магическим знаком, а потом ставит на пирамиду.
– Почему они держат смерть Пола в секрете? – поинтересовался я.
– Не хотят расследования, потому что на самом деле это не был несчастный случай. Это был заговор, в котором они…
– Кто они?
– Серые эльфы, тупица. Они организовали убийство Маккартни точно так же, как авиакатастрофу Бадди Холли. По моим расчетам, следующим будет Джаггер. Дело в том, что они боятся нашей музыки. «Когда меняется музыка, городские стены сотрясаются». Сейчас на улицах масса энергии, порожденной нашей музыкой, и они не могут с ней справиться.
