Тут я вдруг понял: он попытается убить меня, как ту женщину. Я уже носил с собой нож. Ненависть связывала нас крепче любви.

— Кто из вас предложил выйти в тамбур? Вы? Он?

— Он сам предложил. Я словно чувствовал что-то:

мне не хотелось подниматься. К несчастью, я никогда не понимал сигналов моего тела. Командовал им только с помощью хлыста. Больше всего — если бы меня спросили тогда — я хотел бы возместить ущерб, который нанес, и потом до конца жизни вносить недостающую разницу, вернуться к тому, что было до моего с ним знакомства… Он словно что-то почувствовал, вскользь взглянул на меня. Я сжал в кармане нож… Мы вышли в тамбур.

Впереди были Речной вокзал, Автозаводский мост, железнодорожные платформы. Мы стояли лицом к лицу. За его спиной в стекле мелькала кое-где в снегу прошлогодняя прелая трава, горки тарной дощечки. Взгляд мой тащился по городской свалке… В эту секунду он подскочил.

— Помните, что было дальше?

— Нет, инспектор. Очнулся в институте Склифосовского. Весна, апрель.

Как только мне разрешили, я попросил, чтобы позвонили в милицию. Сделать добровольное признание… Вот все. Ночью я вспоминаю мать, она сказала бы:

«Что ты наделал, милый? Что ты с собой сделал?»

Дорогу впереди ремонтировали — мутные сигнальные лампочки отгораживали тротуар и большую часть мостовой. Прижимаясь к наскоро сшитому мокрому забору, шли люди. В оставшемся для транспорта узком длинном канале машины двигались вплотную друг к другу со скоростью гребных судов. Валил снег.

— Так все хорошо начиналось, — Антон снова показался в зеркале. Он все еще не мог остыть.

— Кто знает, — сказал Денисов, чтобы его успокоить. — Может, это к лучшему.

Вокруг было серо, пасмурно.

После двух-трех отчаянных маневров Антону удалось пробиться вперед, свернуть на набережную. Движение здесь было односторонним, «Москвич» выскочил в левый ряд, резко пошел вперед, равняясь на большие классные машины.

За парапетом виднелась мутная, подернутая сероватым налетом Яуза.

— Достань мне папиросу, — попросил Сабодаш.

— С какой стороны?

— Справа.

Денисов перегнулся через сиденье, достал папиросу, прикурил от вмонтированной в приборную доску зажигалки. Антон губами, не отрывая глаз от дороги, поймал мундштук.

— Сто лет не курил…

Фраза вернула Денисова к его мыслям.

"Мера благодарности. До какой степени обязаны мы друг другу? Насколько связаны чужой услугой? — Перед этим он уже пытался объяснить то же

Бахметьеву. — Удалось ли, если не до конца понимаешь сам?

Чем мы обязаны прохожему, давшему двушку, чтобы мы могли позвонить, когда кажется, что от этого телефонного звонка зависит вся жизнь? Кем он становится нам потом, этот человек? Другом, которому мы всю жизнь обязаны, или тем0 с кем при случае, следует расплатиться двумя копейками…"

— Вздремни… — посоветовал Антон, прибавляя газу, он буквально ввинчивался в виражи.

— А как же ты?

— Втянулся. Каждая четвертая ночь — моя…

— Спасибо. Так и сделаю.

"Мера ответной благодарности человека, не избалованного чужим вниманием, сильнее… — Кажется, он понял, как это было бы с библиотекаршей. — Человека, которого не особенно замечают в силу его внешности, манер, одежды… Как легко ему попасть в зависимость от того, кто оказал копеечную услугу, сказал доброе слово.

Ведь он не замечает, что человек, пожертвовавший двушкой, не отказался ради него от звонка, который и ему казался бы самым важным в его жизни…"

Незаметно отодвинулись набережные — Академика Туполева, Рубцовская,

Русаковская, мутная вода Яузы.

«Москвич» не снижал скорости. Антон ни на мгновение не отрывал взгляд от дороги.

"…Они мучительно переоценивают оказанную им услугу. И чужой добрый поступок или поступок, который кажется им добрым, связывает их по рукам и ногам… — Денисов закрыл глаза. — Это стоило жизни адвокату.

Едва не стоило жизни ей самой. Инкассаторам… И, возможно, мне, когда я подходил к ним у последнего вагона".

Он открыл глаза. Антон уже выключил зажигание.

Впереди, окруженная с двух сторон лесом, виднелась короткая прямая аллея, упиравшаяся в стеклянный фасад пансионата. Здесь росли самые высокие деревья.

Шел мокрый снег, которому не суждено было укутать мокрую знобкую землю, он таял еще на лету. Сбоку от аллеи чернел гараж, за которым виднелись парники.

«В том, как все вышло, — подумал Денисов, — один плюс. Если преступнику перед тем, как скрыться, надо было заехать в пансионат, времени у него оставалось в обрез».

— Я не подъехал к самому пансионату, — Антон понемногу возвращался в обычное состояние.

Денисов поправил рукоятку пистолета, пока он спал, кобура сползла с плеча, кивнул на «Волгу» у гаража!

— Райуправление!

От автобусной остановки на шоссе отошел только что прибывший автобус, несколько человек по тропинке направились к пансионату.

В зимнем саду за стеклами, впереди виднелись вечнозеленые широколистные растения, тянулись нескончаемые ряды кактусов. С аллеи казалось, что в вестибюле тепло и сухо. Старик сторож уже дремал у аппарата для механической чистки обуви.

Денисов и Антон пропустили вперед приехавших автобусом — это были в основном женщины — пошли следом.

— Смотри… — Денисов показал на вестибюль.

По другую сторону стекла, у тумбочки с ключами от комнат, сидели двое видимо, инспектора райуправления — и с ними Кучинская. Один делал вид, что занят разговором с бывшей дежурной, и, по всей вероятности, узнавал у нее фамилии и номера комнат людей, бравших ключи; второй наблюдал за приближавшимися к пансионату.

Оба сразу же засекли Денисова и Сабодаша, хотя вроде и не смотрели в их сторону.

Здесь же в вестибюле крутился Ниязов. Увидев своих, он пошел навстречу, после чего позы обоих инспекторов, сидевших с Кучинской, стали сразу менее напряженными.

— Сапронов здесь? — спросил Денисов у младшего инспектора.

Ниязов кивнул на регистраторскую, имея в виду кабинет директора.

Внутри оказались только Гилим и Сапронов. Директор пансионата выглядел растерянным, начальник отделения уголовного розыска, напротив, человеком, попавшим в родную стихию. В глазах Сапронова вспыхивали нетерпеливые огоньки, шрам на щеке горел.

— От-лично! — с расстановкой произнес Сапронов, увидев входящих.

Казалось, он особенно рад Антону, сразу заполнившему собой кабинет. —

Что-нибудь хорошего привезли?

— Нужно проверить, — сказал Денисов. Они поздоровались. — Ваш инспектор, что сидит в вестибюле у окна… Может, он видел кого-то, кто недавно приехал на машине?

— Я позову его, — вызвался Гилим. — Вам лишний раз появляться на людях не стоит. Плохо, что нет фотографии этого мерзавца!

— Скоро будет, — с напускной беззаботностью сказал Сапронов. — Если уже не поступила, пока мы сидим…

— Есть новости? — вски-нулся Сабодаш.

— Установлено, кем он в действительности является.

Особо опасный рецидивист. У него две фамилии — Леут и он же Кропотов.

Уголовная кличка Чепан. Последний раз судили в Алтынкуле, — Сапронов говорил как о давно известном. — За тяжкое телесное повреждение…

— Сведения из Бухары? — спросил Денисов.

— Недавно сообщили.

«Отпечатки пальцев на хрустале, — подумал Денисов. — Мертвый адвокат с нашей помощью довел следствие до конца».

Пока Гилим ходил, они .обменялись мнениями и по другому вопросу.

— Я собирался направить запросы на всех подходящих по возрасту, —

Сапронов кивнул на книгу регистрации отдыхающих, лежавшую на столе. —

Думаю, должно помочь.

— Кроме одного случая, — кивнул Денисов. — Иде:

ального. Если этот Кропотов приехал по документам человека, который действительно должен был прибыть сюда.

— Неужели такой дока? — Сапронов посмотрел недоверчиво.

— Не знаю, — сказал Денисов. — Видимо, скоро сообщат. Но я ни разу не слышал, чтобы он появился в одной и той же одежде. Даже маской пользовался.