Жена Шерпа с самого начала дополнительного осмотра заняла место у балконной двери, откуда ночью наблюдал за осмотром Денисов. Лицо ее было теперь спокойно-сосредоточенным, замкнутым, казалось промытым до едва заметных золотистых веснушек. Видно было, что она несет свое горе кротко и с достоинством.

Следователь несколько раз предлагал ей взять стул, она молча отказывалась. Обстановка квартирь!, где ее присутствия не ощущалось в течение ряда лет, была для нее непереносима. С другой стороны, чувствовалось, что она устала от дерганий и причуд мужа. Его внезапная гибель была выходом из тупика — она устраняла существовавшие между супругами противоречия.

Вместе со следователем Денисов осматривал записи Шерпа в столе и на полках, потом перешли к книжному шкафу.

— Эти книги принадлежат вашей семье? — спросил следователь у вдовы.

— Да. Многие остались от моего отца. Он был тоже юрист. От него перешли к мужу.

Денисов внимательно осматривал книгу за книгой:

«Уголовное право», «Личность преступника», «Наказание и его применения»

— сочетания этих слов фигурировали во многих названиях. Шерп не исчерпывал интерес чисто научной литературой. В библиотеке были книги — мемуары начальников сыскных отделений полиции России и европейских стран.

Все, что могло представлять оперативный интерес, переносили на стол, складывали поверх старого «Книжного обозрения», оказавшегося неожиданно под рукой.

На столе уже лежало несколько бумаг адвоката, что-то вроде дневников, ускользнувших от внимания на ночном осмотре места происшествия.

И снова: частные записки, сбивчиво написанные строки.

Одна из записей была посвящена жене:

«Нас окружают мифы. И один из них о том, что моя жена когда-нибудь закроет глаза моей матери, будет с ней рядом в ее последний час и, таким образом, все станет на свои-места…»

Случайно обернувшись, Денисов увидел оцепеневшие черты вдовы, читавшей посвященные ей строки; она побледнела еще больше, золотистые промоины веснушек светились как точки жира в кружке кипяченого молока.

Денисов подумал:

"Поэтому Шерп и не сказал ей о том, что летит в Куйбышев на похороны.

Бессмысленное затянувшееся соперничество женщин…" Впрочем, это уже не имело значения.

За трехтомником Витте нержиданно оказался конверт с лаконичной надписью: «Белогорлова». Конверт был канцелярский — серый, обычный, надпись была исполнена черным фломастером.

— Товарищи! — следователь обратил на него внимание понятых.

Присутствовавшие на осмотре соседи Шерпа — не те, что были ночью, подошли ближе. Следователь осторожно пинцетом перенес конверт на стол, потряс над газетой, но внутри ничего не оказалось, кроме выцветшего, трехлетней давности листка отрывного календаря.

Должно быть, Шерп еще раньше сам ликвидировал этот свой архив.

Представлялось маловероятным, чтобы кто-то уже после гибели адвоката обнаружил спрятанный в глубине полок конверт, похитил его содержимое и снова сунул конверт на место.

Следователь пробежал глазами короткую заметку календаря:

«Приготовление шпига. Советы домашней хозяйке…»

Он перевернул листок: "Двадцать четвертое августа.

Восход солнца… Заход…" Следователь показал бумагу вдове: — Вам ни о чем не говорит? — — Приготовление шпига? — вдова покачала головой. — Мы никогда не занимались хозяйством всерьез.

— А дата?

— Игорь Николаевич любил коллекционировать даты, — сказала она. — Это было его хобби. — Вдова показала на одну из записок, лежавшую поверх

«Книжного обозрения»:

«Удивительно! — писал Шерп. — Дело о р-азводе суд назначил к слушанию сначала на двадцать девятое февраля, потом на тринадцатое марта, ъ понедельник, а штамп в паспорте поставили первого an ре ля. Какие все неординарные, наполненные неясным предостережением даты», — Не так ли?

Следователь согласился.

Из участников осмотра один только Денисов мог чтото предположить, но и то, рискуя показаться несерьезным.

Это был день, про который рассказал Старков — муж библиотекарши:

"Воскресенье. Проснулся поздно: ночью дежурил.

Окно открыто. Хорошо! Котенок шуршит шторой…"

"Двадцать четвертого августа в том году, — подумал Денисов, —

Белогорлова объявила мужу, что она и ребенок уезжают из Калининграда…"

Было похоже, будто Шерп и в самом деле коллекционирует даты.

— Вы не замечаете никаких пропаж вещей? — спросил тем временем следователь у вдовы. — Все на месте?

— По-моему, всё цело, — женщина пожала плечами.

— Может, отсутствуют какие-то мелкие предметы?

— Скоморох, — сказала она неуверенно. — Кукла, которую он постоянно носил с собой. Ценности не представляет. Единственно: как память.

— Кукла у нас, — следователь кивнул. — Вы ее получите. Еще вопрос. Есть подозрение, что смерть вашего мужа насильственная. Могли бы вы найти этому объяснение?

— Все знали, что он живет один, — у нее был приятный хрипловатый голое.

По-видимому, она курила. — Много лет проработал адвокатом. Одно время даже гремел, — она запнулась. — А взять ничего не успели. Может, помешали.

— Врагов у него не было?

— Нет. Он был весь как на ладони. Без секрета. Даже плохо. Все о нем все знают. Раньше, бывало, приедешь— кумушки у подъезда всегда в курсе:

«Кофе кончилось», «Вернулся — забыл зонтик, сигареты».

— А в последнее время?

— Не думаю, чтоб он изменился.

— Вас ждут, — предупредил Денисова постовой у входа. — Пожилой мужчина.

Вон его машина, — он показал на стоянку.

— Давно приехал? — спросил Денисов. Он никого не ждал.

— Только сейчас.

Денисов поднялся к себе. Пожилой человек с серым помятым лицом, на котором выделялись черные усы подковой, стоял у кабинета.

— Вы Денисов? — в глазах мелькнуло любопытство. — Мне сказали, что вы можете появиться и сразу уехать. Поэтому я решил ждать.

— У вас дело ко мне?

— Вы занимаетесь делом Белогорловой, — он поправил пушистые усы. — Я старый друг Игоря Николаевича.

Понимаете? Баранов фамилия.

— Прошу.

В кабинете он снял пальто — обычно посетители уголовного розыска сидели одеты, предпочитая не засиживаться, — повесил на вешалку в углу.

Протяжный зуммер подозвал Денисова к телефону.

— Извините. Это дежурный.

— Пожалуйста, вы хозяин.

— Звонили из управления, Денис, — сказал дежурный. — К тебе поехал профессор Баранов. Он обратился к ним, а они уже направили сюда. Автор учебника по праву. Член международной ассоциации…

— Понял, — Денисову показалось, что Баранов догадался о характере звонка. Обоим было неловко.

— Казалось, о многом надо сказать, — профессор помолчал. — Сейчас не знаю, нужны ли разговоры: ничего не поправишь.

— А доброе имя? — спросил Денисов. — С ним как?

Баранов вздохнул:

— Оно остается.

— Вы давно знали друг друга?

— Тридцать лет. Даже больше. Одно время были очень близки, — Баранов провел рукой по лицу.

— Школьные друзья?

— Да, еще со школы. Раньше и дня не проводили порознь, потом не встречались годами.

— А в этом году?

— Этот год оказался особенным: были вместе два раза. Шерп ведь из тех, кто предпочитает быть откровенным с чужими людьми. С посторонними, случайными.

С кем никогда больше не встретишься. Может, эта женщина…

— Белогорлова?

— Да. Знала о нем больше, чем мы. Потому что чужая.

— Вы не считаете, что их могло связывать большее?

— Нет. Думаю, дело в другом. — Баранов как-то мучительно напрягся. —

Пятьдесят — пятьдесят пять — для мужчины тоже трудный возраст. Дети уже самостоятельны. Жена… В это время знаешь: если чего-то не сделал, то не сделаешь уже никогда. Таким положат в гроб и выдадут посмертную характеристику. "Жил с такого-то по такой-то… Работал. Не допускал.

Признать удовлетворительным…" И все. Поэтому в этом возрасте люди снова сплавляются на плотах, садятся за романы, пускаются в одиночные плаванья,