— Поскольку пехота противника топталась на месте, — продолжал Рифаат Насер, — израильское командование решило подавить наше сопротивление с помощью артиллерии и авиации. Бомбардировки иногда длились по десять часов, после чего в наступление пыталась идти пехота. Но мы тоже атаковали, устраивали засады, совершали ночные вылазки...
В Рашадию мы въехали под грохот канонады, снаряды рвались всего в какой-нибудь сотне метров от лагеря. Раньше в нем жило двенадцать тысяч палестинских беженцев. Сейчас осталось четыре семьи. Не сумев с ходу захватить лагерь, израильтяне подвергли его трехчасовой варварской бомбардировке, почти целиком сровняв с землей. У стены чудом уцелевшего дома стоял детский велосипед, и мне вдруг показалось, что сейчас распахнется дверь и выбежит, весело смеясь, его маленький хозяин. В следую щую секунду это видение исчезло: я разглядел, что руль у велосипеда срезан осколком. Да и сам вид сплошных развалин был настолько гнетущим, что просто не верилось, что здесь когда-то играли дети.
За углом дома, на крыше которого кучкой сидели нахохлившиеся голуби, мы столкнулись со стариком, тяжело опиравшимся на самодельную палку. Это был 80-летний Сайд Махмуд, старейший житель Рашадии.
— Почему я не уехал? — переспросил он. — Один я на этом свете. Куда ехать? Родина моя захвачена израильтянами, здесь я состарился, здесь и умру. К бомбежкам привык, оккупантов не боюсь.
Я спросил его, не знал ли он семью Гамаля и Самира.
— Как не знал, — улыбнулся старик. — Их дети выросли на моих глазах... Старший, Абдель, недавно погиб. Отец и мать с младшими детьми уехали в другое место. Месяц назад вернулись Гамаль и Самир. Сейчас они где-то воюют...
Вот и окраина лагеря. Отсюда до израильских позиций около километра.
— Видите те белые домики с красными крышами? — показал рукой Тауфик Таляль. — Там израильтяне. Поэтому приходится быть предельно осторожными: здесь все просматривается и простреливается.
Нас обступили бойцы, среди которых было несколько подростков лет по четырнадцать-лятнадцать. «Не захотели покидать свою Рашадию. Теперь воюют наравне со взрослыми», — сказал кто-то из бойцов, заметив мой изумленный взгляд. Потом мы снова услышали рассказы о том, как Израиль напал на южные районы Ливана, топчет чужую землю, сгоняет жителей с насиженных мест. Я смотрел на этих парней, видевших и горе и смерть, вглядывался в их уставшие, с ввалившимися щеками лица. Они знают, за что воюют, за что, если придется, отдадут жизнь. Бойцы вспоминали погибших товарищей, называли имена, и лица их становились суровее...
Горький вкус войны
Во второй половине дня мы покинули Рашадию и вернулись в Тир. В штабе обороны города нам предложили поехать на другой участок фронта — в Набатию, расположенную в пятнадцати километрах от израильской границы.
— Посмотрите, что там происходит, — сказал Тауфик Таляль и, смущенно улыбнувшись, добавил: — А заодно подвезете туда моего друга Абу Сулеймана. Он тоже из нашей организации.
...Лента шоссе вьется среди зеленых холмов. По обеим сторонам дороги раскинулись небольшие деревушки. Одни спрятались в низинах, укрывшись в тени деревьев, другие забрались на вершины холмов, открытые всем ветрам и лучам палящего солнца. Война нарушила размеренную деревенскую жизнь, и крестьяне покинули свои дома, бросив то, что создавалось годами. Сейчас здесь пусто. Лишь собаки, потерявшие во время военной суматохи хозяев, одиноко бродили от дома к Дому.
— Раньше вдоль дороги, — рассказал нам Абу Сулейман, — стояли крестьяне с корзинами свежих фруктов. Земля здесь щедрая. Теперь все приходит в запустение. В деревнях остались лишь старики. Много горя принесла война. Погибло и ранено около двух тысяч человек, число беженцев достигло двухсот тысяч. А сколько разрушено, сколько несобранных урожаев...
Мы видели по дороге в Тир и Рашадию огромные плантации цитрусовых, цветущие, наполненные пьянящим ароматом сады. Ветки деревьев гнулись к земле под тяжестью лимонов и апельсинов. Но убирать урожай некому.
У въезда в Набатию нас остановил патруль. Обычная проверка документов. Абу Сулейман уточнил, где размещается штаб, и мы поехали дальше. Я был здесь несколько месяцев назад. Раньше шумный и многолюдный, город встретил нас скорбным молчанием пустынных улиц, наглухо закрытыми ставнями, замками на дверях, настороженными взглядами редких прохожих. На многих домах, словно бинты на раненых, белеют объявления: «Продается, звонить по телефону...» Но покупателей и продавцов нет: из тридцатитысячного населения в городе осталось не больше пятисот жителей.
Абу Салима — командира взвода батальона имени Салах эд-Дина — мы разыскали на окраине города. Здесь когда-то был лагерь палестинских беженцев. Израильские агрессоры разрушили его еще в 1974 году. Тогда же большая часть беженцев перебралась в другие лагеря. А три дня назад снова налетели бомбардировщики.
— Они появились из-за той горы, — показывает Абу Салим. — Было около пяти часов утра. Наши зенитчики не подпустили их к городу. Тогда израильские летчики сбросили груз на бывший лагерь, а по радио позднее хвастались, что «сровняли с землей укрепленный район».
Вместе с Абу Салимом и двумя бойцами отправляемся на передовые позиции, в деревню Кфар-Тибнит. Продвигаться приходится короткими перебежками, низко пригнувшись к земле. Еще и сейчас видишь фруктовые деревья, ухоженные огороды. И рядом — выжженные глазницы окон. Стены уцелевших домов напоминали лицо человека, переболевшего оспой. Раны везде: на земле, на домах, даже на деревьях. Деревню бомбили с воздуха, расстреливали из пушек, крупнокалиберных пулеметов. И вот ее не стало.
Наблюдательный пункт на втором этаже полуразрушенного дома. Командир взвода Самир Мухтар знакомит нас с бойцами. В целях безопасности они называют вымышленные имена. Настоящее имя федаина становится известным лишь после его гибели. Многим бойцам еще нет восемнадцати, но за их плечами десятки сражений и боевых операций.
— Наше подразделение, — рассказал нам Самир Мухтар, — находилось в деревне Ат-Тайбе. Там мы и встретили врага. В ночь с 14 на 15 марта израильтяне высадили десант. Мы отбросили агрессоров. На рассвете принялись за дело авиация и артиллерия. Потом на нас пошли танки...
Я слушал рассказ командира взвода и пытался представить этих смертельно уставших, познавших горечь войны парней в бою, когда они мужественно отражали атаки противника. В это время по дороге в Бейрут я слышал по радио выступление израильского министра обороны Вейцмана, похвалявшегося выйти к Литани за 48 часов. Защитники Ат-Тайбе спутали планы захватчиков, которым пришлось дорого заплатить за то, чтобы за четыре дня боев продвинуться лишь на 20 километров.
— Враг имел большое преимущество в технике, — вступил в разговор другой командир взвода, Абу Тарик. — Поэтому вскоре мы были вынуждены отойти в деревню Кантара. Израильтяне несколько часов подряд обстреливали наши позиции из тяжелых орудий, бросали против нас авиацию. И только потом пускали пехоту и танки. Но мы держались. Мы не забудем командира нашего батальона Файеза Абу Хамида. В самые критические моменты он появлялся на наиболее трудных участках, был несколько раз ранен. Когда он отдал приказ отступить, то сам с пятью бойцами остался прикрывать наш отход.
Они погибли...
Абу Тарик замолчал. Молчали и бойцы. Кто знает, что будет с ними завтра или даже сегодня ночью. Потом мы еще долго слушали их рассказы о прошедших боях. О пережитом бойцы говорили просто. Здесь, на юге, Израиль вот уже несколько лет фактически вел необъявленную войну. Теперь войска агрессора на некоторых участках вышли к Литани.
— Израиль захватил многие ливанские деревни, окапывается на берегах Литани, — сказал один из бойцов. — Но это досталось ему дорогой ценой...
Мы пожали друг другу руки и простились. Также перебежками вернулись к нашей машине. На Набатию опустились сумерки.
Проезжая городской площадью, мы услышали заунывное пение муэдзина, призывающего правоверных на молитву. Но молиться некому. Кругом война.
