— Его поставь в голове табуна!..

Внук догадался, что это о нем говорил Манруни.

— Да, да, — тоненьким голоском согласился Дед.

«Не доверяют...» Внук улыбнулся и потянулся блаженно. Ничего, он им еще покажет, какой он оленевод!

У костра заговорили об Одноухом.

— Опять пришел... — донесся до него голос Деда. — Думал, теперь не удержать... И откуда он такой взялся? Наверно, до той поры будет с нами, пока не встретит согжоев (Согжой — дикий олень (корякск.).) ... А встретит — прощай!

Внук оторопел. Так, значит, это не он нашел Кояну, а Кояна нашел его!.. А ему-то казалось, что он выдержал самое главное испытание в жизни. И как горделиво подъехал он на Кояне к самому костру...

Утром Внук не мог отыскать своих сапог.

— Апаппиль... Где-то мои обутки здесь были... — тихонько сказал Деду.

— Вон твои обутки. — Дед кивнул на торбаса.

— А мои сапоги?..

— В костре твои сапоги. Здесь не нымным в сапогах форсить.

Однажды утром в начале сентября Внук вылез из палатки и не узнал тундры. Еще вчера такая красочная, зеленая, багряная, сейчас она была белой и бескрайней, точно выросла. И вокруг была такая светлынь, что непривычно глазам.

Олени разгребали копытами снег, быки-хоры сшибались грудью, трещали рога. Кояна, высоко подняв голову, жадно вдыхал зимний воздух и точно прислушивался к чему-то далекому.

Лица пастухов посветлели, словно и на них лег отсвет зимы. Манруни, увидев Внука, скатал тугой снежок и влепил ему в лоб. Снежок брызнул, а Внук от неожиданности шлепнулся на зад.

— Ну погоди!.. — Он захватил пригоршню снега и швырнул в Манруни.

Но тот на лету поймал и мгновенно отправил обратно. На груди Внука вспыхнула белая звезда.

Весело плясал костер. Клокотала вода в котле. Дед опустил туда мелко нарезанное мясо, и в холодном чистом воздухе поплыл сытный дух.

Вот и пришла зима. В этом году она пришла чуть раньше обычного. И пастухов радовало, что праздник зимы они встретят в родном нымныме. До него всего суток трое.

Обычно зима застигала бригаду, когда родное село оставалось позади и приходилось праздновать у чужих огней. И там так привыкли, что праздник встречают у них, — даже выстроили Дом приезжих. И он не пустовал. На праздник съезжались пастухи из всех бригад, поднимавшихся на север от океана...

Снег был мокрым, рыхлым. Идти было трудно. Но через день подморозило. Подул ветерок, снег сбило в легкий наст. Пошли места, знакомые Внуку с детства. Вот Столовая сопка, гора со срезанной вершиной. Вот, еще не схваченная льдом, зачернела меж высоких белых берегов родная Олховаям. Уж здесь-то не надо бросаться вплавь, каждый брод известен...

Показались огоньки. Ветер донес запах родных дымов.

Кияв отпустил пастухов, оставив при себе Внука. С утра они будут объезжать оленей, готовиться к гонкам.

Ох как хотелось Внуку показаться на родных улицах! Но он теперь научился ждать. Он приедет в нымным после оленьих бегов, когда рога Кояны украсит алая лента победы.

С каждым днем прибывало народу. По вечерам вокруг села пылало много костров. Это с востока, от дальних океанских гор, подходили оленьи табуны.

Внук целыми днями объезжал Кояну. Искал и не мог найти напарника в упряжку, из двух тысяч оленей не мог найти равного в беге Кояне: он, разгорячась, мчал так, что тащил на себе бедного напарника. Наконец вроде подобрал.

Внук, гикая, летал на упряжке по окрестным снегам. Ветер высекал слезы, за спиной поднималась снежная метель, а в радужном далеке виделся финиш, и себя Внук видел пришедшим первым. Он даже слышал, как родной нымным и все гости рукоплескали ему...

Ночь перед гонками Внук спал плохо. А утром, едва показалось морозное дымное солнце, привел к юрте Деда свою упряжку.

На околице села зачернел народ. Внук увидел, что уже несколько нарт по пустынному долу поехало туда. Он торопил Деда, а тот точно не собирался на гонки, подшивал прохудившиеся торбаса. Внук нетерпеливо расхаживал возле юрты, старался унять дрожь, поправлял новенький малахай, который был немного великоват, и меховая опушка мешала глядеть. Наконец Дед вышел. Ему подвели оленей. Дед протянул Внуку темные очки. Сам он тоже был в очках. Внук отказался. Снег ему не помешает. И свет тоже. Разве можно видеть сегодняшнее в черноте?

А между тем народ все прибывал. Околица цвела расшитыми кухлянками и малахаями. Где-то уже заухал бубен. Ветер надувал широкую ленту кумача с выведенными громадными буквами: «ФИНИШ». На столике возле финиша лежала двустволка. Это первый приз. Второй — часы. К двустволке еще дадут белого олененка — редкую масть.

Вот закричали, чтоб упряжки выстраивались. Тридцать упряжек сгрудились возле кумача. Внук с Дедом были позади всех. Внук хотел протолкаться вперед.

— Говорил, надо раньше, — раздраженно бросил он Деду.

Но тот улыбнулся, показав корешки желтых, давно сточенных зубов.

— Там разберемся!

На них оглядывались гонщики. Зрители плотной стеной обступили участников гонки и громко восхищались Кояной: «Какомей!» (Какомей! — Здорово! (корякск.).) — и громко прищелкивали языками. Знакомые спрашивали Деда, почему он уступил такого бегуна Внуку. Дед не отвечал.

Вперед вышел одетый в меха директор совхоза. Он оглядел сгрудившихся участников, поднял ракетницу.

Внук судорожно сжал элой — гибкий прут с костяным наконечником. Выстрела он не услышал. Видел только, как поднялось облако взрытого снега, и ощутил, как дохнуло на него морозным ветром. Упряжки двинулись, а чуть отстав, рванулся и Кояна, и снежинки остро впились в лицо.

Широким веером развернулись по тундре нарты. Теперь никто никому не мешал. Размашистой рысью неслись олени к далекому, невидному еще столбу, возле которого будет поворот. А после столба начнется самое главное — кто займет прямую, а значит, и самую короткую дорогу к заветному кумачу.

Дед шел рядом. Он велел не вырываться вперед до поры до времени. Внук краем глаза видел его. Подавшись вперед, припав к нартовой дуге — баранте, Дед слился с нартой и застыл, только ходил и ходил над спинами оленей гибкий элой.

После столба непостижимо как он обошел Внука и, оглянувшись, кивнул: дескать, держись за мной.

Ветер засвистел сильнее. Слезы мешали глядеть вперед. Но Внук все-таки видел, как мимо, точно застыв на мгновенье, пролетали назад расплывчатые тени упряжек. Одна, другая, третья... Напрягая глаза, он взглянул вперед. Перед ними с Дедом больше никого. Но позади слышалось частое дыхание погони, резкие выкрики и дробный топот. Скоро завиднелось село, пестрая слитная толпа перед ним. Резкая, как первая полоска восхода, заалела на снегу лента финиша.

— Проезжай! — крикнул, оглянувшись, Дед.

Внук не успел сообразить — куда, зачем, как вдруг его олени сбили ритм и подались влево, за передовой упряжкой. Что с Дедом? Почему он свернул в глубокий, нетронутый снег?

— Проезжай! — закричал Дед, и Внук увидел его разъяренные глаза.

Он бешено задергал правый алык, выворачивая упряжку. Кояна неохотно подчинился. Внук полетел вперед. Но время было потеряно. Мимо пронеслась одна упряжка, вторая... Внука обдало жарким дыханием.

Он вонзил элой в спину Кояне. Потом в спину молодого оленя. Они рванулись во весь дух, так, что казалось, разнесут нарту. Внук кидал упряжку вправо, влево, но всюду перед мордами оленей оказывалась спина обошедшего гонщика.

А финиш летел навстречу. И Внук с отчаянием видел, что передовые не дадут обойти себя. Вот взорвалась горячими возгласами толпа. Вот еще раз ахнула она.

Внук пришел третьим. В горячке соскочил с нарты, сорвал малахай и бросился в бешенстве топтать его.

Толпа окружила победителей. Туда потащили и Внука. И директор, обняв его, всунул в руки кричавший транзистор. Но Внук точно оглох. Он не поблагодарил за приз, не улыбнулся.

Упряжки победителей выстроили под кумачом. На рога оленей накинули по широкой алой ленте. Но разве такой ленты был достоин Кояна, если бы не он, олух! Тоже нашелся гонщик...