виновного? Может быть, речь идет о мероприятии, вызванном военной опасностью? Мы могли бы это по-

нять, если бы превентивным арестам не подвергали всех иностранцев подряд, или если бы нас выселяли

семьями. Товарищ Сталин в своей заботе о человеке так много сделал для укрепления советской семьи.

Наши эмигрантские семьи прошли через борьбу и страдания. Какой же интерес может быть у государства

разделять их, пусть даже в случае войны? При максимальном сроке наказания "до 25 лет" сроки в 3, 5, 8,10

лет — не такие уж и большие. Но для эмигрантов, прошедших лишения, даже такой отрыв от близких и

пребывание в ином климате станут роковыми. Во многих случаях высылка окажется равнозначной казни.

Должны ли мы связывать колоссальное число арестов и приговоров с тем, что в это ненормальное время

были сведены к минимуму доказательства вины? Мы не знаем, в какой мере "ошибки" в работе, недостаток

бдительности (растяжимое понятие) или неизбежное знакомство с тем или иным человеком приводят к

приговору. Точно так же, как и в случае исключений из партии (до январского пленума), здесь открывается

богатая почва для клеветы. Письма матери превращаются сегодня в "связь с заграницей". Кто много ездил, в

глазах окружающих становится человеком с темным прошлым (зачем человек ездит за границу? Чтобы

повидаться с Троцким). Но ведь раньше нужно было всего несколько часов, чтобы из Берлина добраться до

Лондона, Парижа, Рима. Разве у нас достаточно прокуроров и следователей, которые вообще знакомы с

заграницей?»349

Максимум, на что могла решиться Марта Рубен-Вольф в своем пространном письме-исповеди — обвинить

органы НКВД в том, что они заинтересованы в раскручивании спирали террора, ибо получа-

349 Müller R. Juden - Kommunisten - Stalinopfer: Martha Ruben-Wolf und Lothar Wolf im Moskauer Exil // Exil. Forschungen, Erkenntnisse, Ergebnisse. 2006. Nr. 1. S. 5-6.

201

ют в свое распоряжение квартиры арестованных. Подняться до принципиальных выводов о преступности

системы, которая ведет войну со своим собственным народом, она не могла. А может, смогла, но не стала

излагать их в своих ходатайствах, так как знала, что они будут смертным приговором и ей, и ее мужу,

пламенным поклонникам советского эксперимента и евреям, бежавшим от гитлеровского расизма? У Марты

оставался только один выход из жизненного тупика, в котором она оказалась — самоубийство.

Даже тот из немцев, кто вышел на свободу в период «бериевской оттепели», был морально сломлен и не мог

оправиться от психологической травмы. При новом аресте в 1941 г. инженеру из Баварии Магнусу Зацгеру

вменялось в вину, что он «после освобождения из-под ареста ведет замкнутый образ жизни, проявляя

настороженность к окружающим». Архитектор Курт Либкнехт, подписавший компрометирующие показания

на своих коллег, говорил на допросе накануне заседания Военного трибунала: «Сейчас я немножко жалею, что меня больно не били, это было бы лучше для моего оправдания, хотя в июне месяце (1938 г. — А. В.) я в

течение трех допросов стоял и раза два-три меня ударили». Угрызения совести вышедших на свободу

усугублялись лицемерием руководства КПГ. Тот из освобожденных, кто подписал вымышленные признания,

не восстанавливался в партии, поскольку ввел в заблуждение органы госбезопасности Советского Союза!

2. Оставшиеся на воле

Неучтенными жертвами репрессий в рамках немецкой операции НКВД остаются родственники и близкие

арестованных. У нас нет точных цифр, можно лишь сказать, что их было не намного меньше, чем тех, кого

осудили за политические преступления. По данным представительства КПГ, на конец 1937 г. в Москве было

арестовано 288 членов партии, у них остались 133 человек родных (72 жены и 60 детей). После волны

весенних арестов эти цифры выросли как минимум вдвое350.

Вокруг этих людей образовывался вакуум, их лишали престижной работы, выселяли из отеля «Люкс»,

налагали взыскания вплоть до исключения из партии. Приехавшие вместе с мужьями немки оказывались в

чужой стране без средств к существованию и без социаль

ЗМ1 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 292. Д. 94. Л. 1; Д. 101. Л. 7-8. 204

ных связей, которые могли бы заменить им утрату. Если до того многие из них не знали русского языка и не

видели настоящей России, ограничиваясь походом по ближайшим магазинам и отпуском на юге, то теперь

им пришлось начать настоящую борьбу за существование.

Своеобразным проявлением этой борьбы были случаи, когда жены репрессированных выходили замуж за

тех членов сообщества немецких эмигрантов, которым повезло увернуться от репрессий. Так, жена врача

Адольфа Босса уже в 1940 г. вышла замуж за преподавателя Института иностранных языков Франца

Лешницера. Вместе с новым мужем они боролись за реабилитацию осужденного Босса. Маргарита Эрдман

стала женой Эриха Вольфа, однако и он был репрессирован в ходе немецкой операции. Кэти Отто была

арестована 10 сентября 1941 г. вместе со своим третьим мужем Антоном Томашеком, его предшественник

Карл Форбергер был расстрелян в марте 1938 г.

Устройство на работу, обучение детей, добывание продуктов и топлива — все это превращалось в почти

неразрешимую задачу для тех, кто нес на себе клеймо «жены врага народа». После ареста мужа их нередко

вызывали в отдел кадров ИККИ и требовали составить список всех знакомых, с кем общалась их семья.

Списки отправляли в НКВД, равно как и покаянные письма-доносы соседей и друзей репрессированных,

признававшихся, что не сумели вовремя разглядеть «притаившегося рядом врага».

В личных делах имеются и документы иного рода. Эрна Влох отказалась отречься от своего мужа

Вильгельма, арестованного 27 июля 1937 г.: «Я знаю, что без причины здесь не арестовывают. И, несмотря

на то, что величайшей моей заботой являются дети, настоящим я заявляю, что я ручаюсь за него как за

человека и товарища по партии»351. Подобные выражения кочуют из письма в письмо, казалось, что они

писались женами репрессированных под копирку, а может, даже обсуждались до ареста главы семейства и

заучивались наизусть. Даже в экстремальных условиях люди сохраняли человеческие чувства, помогали

попавшим в беду, пусть под покровом ночи, но приходили к знакомым, попавшим в немилость, делились с

родственниками арестованных кровом, едой и одеждой. Эта сторона жизни эмигрантов мало отражена в их

переписке с коминтерновскими структурами, и она еще ждет своих исследователей.

Та же Эрна Влох долгое время жила на даче у немецкого писателя-эмигранта Фридриха Вольфа, знакомые

женщины собирали теплые вещи для ее больной дочери. После ареста мужа она три года вела

:i Там же. Ф. 495. Оп. 205. Д. 6043. Л. 36.

203

борьбу за существование в незнакомой для себя обстановке, обивая пороги государственных и

коминтерновских инстанций. Первоначально речь шла о предоставлении работы и материальной помощи

для детей, с 1939 г. Эрна стала требовать разрешения вернуться в Германию. Так как ее паспорт

неоднократно использовался в ходе тайных операций Коминтерна, отдел кадров признал выезд Эрны Влох за

рубеж нецелесообразным. Данные об ее «антисоветских настроениях» регулярно откладывались в личном

деле. Так, в феврале 1940 г. она заявила подругам: «Если меня выдворят из Москвы, то пусть погрузят на

грузовик, это будет демонстрация против советских органов»352. В конце концов в Исполкоме Коминтерна

выбрали меньшее зло, разрешив Эрне и ее детям выезд в Германию. Ее сын Лотар был одним из членов

«тройки», описанной в известной книге Маркуса Вольфа353.

Далеко не всем так «повезло». Из четырех случаев ареста немцев в 1939-1940 гг., которые отражены в базе