Я расскажу тебе, подруга, о последней женщине его жизни. В составе одной
оперной труппы она, певица, колоратурное сопрано, приехала из Италии, из
Флоренции. Но осталась в Баие и стала учить пению девушек из общества. Она учила
сестер Кастро Алвеса. Муж ее бросил, и она поняла: для того чтобы заработать себе на
хлеб насущный, ей необходимо в обществе с предрассудками строго соблюдать свое
«вдовство». Сердце у нее было из бронзы, сказал
*
*
*
120
120
Кастро Алвес, подруга. Оно было сделано из бронзы всех предрассудков, заметим
мы. Высокомерная, бесстрастная, холодная. Мрамор из Флоренции, заброшенный в
тропики. Имя её — Агнезе Тринчи Мурри — звучало, как стихи, моя негритянка.
И так как она всегда отказывала ему во взаимности — хотя и любила его *, —
опасаясь сплетен, боясь потерять свое спокойствие, если она отдастся любви, он был в
исступлении от страсти к ней и так и умер, грезя о ней. Она была его мечтой умираю-
щего, эта холодная женщина с Адриатики, блондинка с пшеничными волосами, с кожей
белой, как морская пена.
На-этом вечере, который устроили в честь поэта и на котором Агнезе должна была
петь, он поднялся, чтобы в последний раз прочитать ей публично стихи о любви.
Чтобы попросить в них Агнезе уехать с ним... Так он держал себя по отношению к ней
все эти месяцы, которые последовали после знакомства с ней и которые
предшествовали его смерти. А ее отношение было весьма печальным и дурным,
трусливым и бессмысленным: она все время отказывала ему во взаимности, испытывая
в сердце желание уступить, но все же страх оказался сильнее этого желания. Она не
захотела, подруга, принести в жертву любви земные блага, и в этом ей придется
раскаиваться всю жизнь. Она поймет, что ее жертва была бесполезной: что блага
жизни, как бы велики они ни были, не стоят бессмертия любви. Итак, он просит Агнезе
уехать с ним вместе:
. Пусть вымысла яркого ленту Фантазия нам разовьет: Поедем с тобою в Сорренто,
Сейчас наш корабль отплывет!
Стихи, которые он пишет для нее, для музы последних месяцев его жизни, — все об
одном. Это призыв ответить ему взаимностью, это мольбы о поцелуе, потому что
достаточно одного поцелуя, и ему уже легче было бы умереть:
14 Жоржи Амаду
121
...одного поцелуя... Пока не зарделась заря... Одного лишь прошу я...
Последнее желание его жизни — чтобы его полюбила Агнезе Тринчи Мурри. Он
называет ее неблагодарной, всячески искушает ее: «моя душа — цветущая западня для
твоих ласк, женщина», — говорит он ей. Она, однако, продолжает оставаться «ледяной
и спокойной».
Как мрамор статуи, прекрасно тело, В душе же у нее лишь лед и снег. В холодном
сне она оцепенела, Не пробудить ее для ласк и нег.
Даже его творчество, столь соблазнительное в свое время, его стихи, которые
завоевали для него любовь стольких женщин, и таких разных женщин, — ничто не
тронуло этот бездушный мрамор. Единственное, чего он хочет, это «выпить мед с розы
этих уст», но она отказывает ему даже в поцелуе, боясь, что не устоит, если даст себя
поцеловать.
• * *
Поэт чувствовал, что смерть приближается с каждым днем. Он уже не в силах
ходить, просит, чтобы его кровать перенесли в большую гостиную в фасадной части
дома, где он может наблюдать солнце, освещающее толпу на улице. Стоит июнь, и к
небу поднимаются воздушные шары Сан-Жоана, маленькие звезды, которые создает
народ. На небе, говорят негры, сияют звезды — души живших когда-то мужественных
героев. Вот Зумби, негр из Палма-реса, Кастро Алвес смотрит на него с постели. Он
лег на эту постель двадцать девятого числа, чтобы уже больше никогда не встать. И
попросил, чтобы не впускали Агнезе, — пусть она не видит его умирающим. Он все
еще мечтает о ней, хотя это уже несбыточные мечты, он грезит о Палмаресе, о поэме,
которую он так и не успел написать. Мечтой его
121
121
последних дней было воспеть негритянскую республику Палмарес *.
Из этой поэмы до нас, подруга, дошли лишь несколько стихов, его приветствие
республике беглых негров. То было «смелое орлиное гнездо», «край храбрецов»,
«оплот свободы»:
Только в порожденном жаром Ты присниться можешь сне: О приют, где с ягуаром
Обитает кондор наравне!
Пусть другие поэты воспевают празднества королей:
Скован рабства крепкой цепью, Евнух жалкий воспоет И дворцов великолепье И
тиранов подлый гнет...
Он же будет воспевать Палмарес, и этот гими станет вершиной его гения:
О Палмарес несравненный, О свободы цитадель!..
Неприступным равный скалам. Будто обнесенный валом, Смог оплотом небывалым
Для раба ты ныне стать. Незадачливым сеньорам Раб в лицо кричит с задором: — Нет,
ни силой, ни измором Вам Палмареса не взять!
Ночью, которую лихорадка наполняет видениями, он ясно представляет себе эту
свою поэму о Пал-маресе. Дни умирающего июня и рождающегося июля залиты
солнцем, ночи украшены воздушными шарами. И когда в сверкании этих шаров
пропадает видение Агнезе, белокурой и голубоглазой, — мрамора, потеплевшего от его
ласк, — он видит в своей горячечном бреду героев Палмареса, восставших могучих
негров, готовых за свою свободу принять смерть. На этот раз он не слагает новой оды в
День 2 июля, рука уже отказывается ему служить. Агнезе идет в театр, но кто из тех,
что когда-то в другой
14*
122
День 2 июля слышали Кастро Алвеса, кто из них думал в этот вечер о спектакле?
Они мысленно обращались к тому, кто всегда в эту знаменательную для Баии
годовщину поднимал свой голос, чтобы приветствовать свободу, к тому, кто привел ее
под руку, как невесту, в их среду, к тому, кто сейчас умирает от чахотки в большом доме
на улице Содрэ. Агнезе принесла поэту из театра весть, что народ взывал к нему в
театре, сетуя на его отсутствие, отсутствие своего вожака. Он улыбнулся, народ верен
своим друзьям, моя негритянка, народ — хороший друг.
Лихорадка поглощает последние дни из его двадцати четырех гениальных лет. На
рассвете с пятого на шестое июля, когда все спят, он, один в своей постели, грезит об
Агнезе. Но вот он слышит бой атабаке. Нет, подруга, эти звуки доносятся издалека, с
далеких гор. Бьют барабаны в Палмаресе, там собираются негры, их целая армия.
Зумби останавливается возле его постели. Уходит Агнезе, исчезла ее белокурая
головка. Сейчас на ее месте негр-освободитель. На заре, занимающейся над Баией,
Зумби и Кастро Алвес беседуют, моя подруга, о Палмаресе.
122
Призыва пламенного сила Жила всегда в его речах; В народе мужество будила, В
тиранах — злобный страх.
Как красив к вечеру таинственный город Баия! От домов, от замощенных
огромными камнями улиц, от голубого неба, от гор веет поэзией.
Заходящее солнце проникает через окна. «Я хочу умереть, любимая, глядя в
бесконечную лазурь», — сказал он и попросил перенести его кровать из спальни в
гостиную. И вот он сейчас наедине с красотой наступающего вечера. Все вышли из
комнаты, полагая, что ему стало легче. Это хорошо: его не будут волновать и печалить
разговоры вполголоса, едва сдерживаемые слезы. Он сможет безмятежно созерцать
июльский вечер. Его сестры, друзья, Агнезе Трин-чи Мурри, врачи — все удалились...
Но вот кто-то легкой походкой входит в комнату; это женщина с застывшей,
странной улыбкой. Он всегда был любезен с женщинами, и они тоже
123
были добры к нему. Он и теперь любезно приветствует вошедшую, улыбаясь,
произносит любовный стих, он уже узнал ее: это Смерть, последний из «ангелов
полуночи». Поэт поднимает голову, берет Смерть за руку и еле слышно говорит ей:
