какому заключению прихожу: в фюзеляжах скверная проволока. Нужна тщательная регулировка. Несколько
малых полетов с плоским растянутым поворотом, и после каждого — тщательная регулировка всего
фюзеляжа. Из палочек и тонкой проволоки сделали для наглядности модель фюзеляжа. И оказалось:
действительно, страшная крепость на изгиб, но слаб на скручивание. Получается — как бы лучше выра-
зиться? — скольжение на крыло стабилизатора. А ведь он у нас величиной с целый «Моран». Фюзеляж на
повороте скручивается, проволоки растягиваются, и хвост начинает заносить. Безумно давит на ногу, и
получается знаменитый «муромский» плоский штопор. И как из него выйти?
Сняли со «старика» моторы, поставили на новый. Уговорились, что и как, и сделали первый вылет.
Крылья у нового корабля немного шире и не так вогнуты. Скорость получилась больше, но грузоподъемность
как будто уменьшилась. На повороте давит на ногу, и есть тенденция штопорить. Сели. Ура! Рассуждения
блестяще оправдались: проволоки в фюзеляже ослабли. Ряд полетов, и после них — регулировка. Корабль все
лучше и лучше. Проволока больше не подается. А помню, как на одном кругу я встал с управления мокрый,
как мышь. Это я так устал на одном кругу.
Утром и вечером работа на аэродроме, а днем отдых. Знакомство с милым отрядом Красного Креста в
Волочи- ске. У них тоже дни безумной работы сменились отдыхом. Бываем друг у друга. К нам приехала
молодежь: летчики прапорщик Гаврилов и прапорщик Францисти. Достали ружья, ходим на охоту. Утром и
вечером полеты, и качества корабля все улучшаются.
Особенно интересно, как обставлялся у нас каждый полет. Сперва проверяем регулировку, затем
взлетаем. Во время взлета я, стоя около пилотского стула, слежу за счетчиками оборотов моторов и за нашим
милым индикатором скорости «Саф». По мере разбега вижу, как возрастает наша скорость. Вот она подходит к
80 км/ч. Корабль уже просится в воздух. На 85 км/ч он отделяется от земли, но вверх его не пускают, и
скорость быстро возрастает: 90, 95, 100, 110; в это время штурвал уже сильно давит на руки, как бы прося:
пусти меня, я пойду вверх. Теперь уже можно немного отпустить, и корабль тотчас же устремляется ввысь.
Ведем его на 105—108 км/ч (старый ходил 98—103). Очевидно, что у нового скорость чуть больше и вверх
лезет прекрасно. Уже на поворотах ногу не давит и становится послушным. Расчет такой: корабль отделяется
на 85 км/ч; на 90 он уже держится в воздухе; прибавим 10 на запас, и можно доводить до 100 км/ч, имея
солидный запас скорости. Ведем 105—108 и вполне гарантированы, что на высоте, где начинается некоторое
уменьшение показаний «Саф», корабль сохранит тот же режим и почти ту же скорость. На большой высоте
поверяем скорость по земле через прицел. То же самое: скорость около 108 км/ч. Малый газ: корабль просится
на режим 98—100 км/ч и идет мягко, управляясь, как ребенок. Здесь интересно бросить управление и
прибавить газ. «Морда» корабля тотчас поднимается, и он сам хочет лезть выше. Сбавили газ — «морда»
вниз, и он покорно снижается. При оборотах 1100—1150 горизонтальный полет, меньше — вниз, больше —
вверх. Машина хороша, можно летать.
Раздумываем об испытании на грузоподъемность. Решаем взять пудов 20 камней. Когда наберем
высоту, устроим немцам каменный дождь. Куда же? Ну конечно, в Бур- канов! Отставить! Из штаба
телеграмма: просят разведать район Гниловоды — Олеша — Савалуска — Монастержи- ско. Дело в том, что в
направлении Олеша — Савалуска наши войска провели ряд атак с переменным успехом, стараясь выйти в тыл
Бурканову и остальной сохранившейся линии. Немцы собрали здесь большие силы, и нашим приходилось
каждый раз возвращаться в исходное положение. Захватывали участки позиций, но удержаться там не удава-
лось. Штаб просит снять позиции, особенно тыловые, дабы точнее выяснить направление удара.
12 июля в 5 ч 15 мин утра снялись. Бомб не брали, зато взяли два фотографических аппарата. С нами
Арсений Михайлович Колянковский и Константин Константинович Смирнов. Павлик с пулеметом, у меня
карта и бинокль, и я у правой двери. Решил чертить кроки третьей линии. Высота довольно быстро
набирается. Корабль быстроходнее старого, и вот у нас еще 2600 м, а мы уже подходим к линиям противника
чуть южнее Бурканова. Ну что же, выкатились. Фотографы заработали. Павлик затрещал из пулемета. Я начал
чертить кроки и отмечать батареи. Но какой град снарядов на нас обрушился! Высоту поймали сразу и
тотчас'же взяли в круг. Вообще, когда разрывы даже на одной высоте, но держатся за хвостом, летчику еще
горя мало. Когда они начинают приближаться, то становится хуже. Когда приходятся наравне, то это плохо. Но
раз зашли вперед, тут дело совсем скверно — надо менять курс. А сегодня их такая масса, и преимущественно
тяжелые бризантные. До сих пор мы привыкли к шрапнели, а тут на нас обрушились бризантки, да еще по 6—
8 дюймов калибром.
В корабле все присмирели. Павлик перестал стрелять. Фотографы молча, сосредоточенно работают. Я
пытаюсь рассмотреть в бинокль артиллерийский наблюдательный пункт у леса, у деревни Савалуска. Грохот
разрывов невероятный. Секундами не слышно моторов. В это время сразу два разрыва прямо против двери. У
меня инстинктивное движение — спрятаться за стенку. Ужасное «уэх! уэх!», черные клубы дыма с рыжевато-
зеленым оттенком и какими- то вылетающими из них винтообразными космами. Слышны удары осколков по
кораблю. От правого крыла летят по воздуху щепки и тряпки. Это уже переполнило чашу терпения. Я вскочил
и кинулся в пилотскую. По дороге — разрыв слева, и в окно я вижу: левого крыла нет, вместо него один дым.
«Конец! — мелькнуло в уме. — Крыло отбили!» Я припал к окну. Какие-то доли секунды... Дыма нет, кры ло
целехонько, моторы работают, слегка дрожат материя и проволоки. Уф! Дальше, в пилотскую!
Наклоняюсь к Панкрату, говорю: «Поворачивай!» Спереди сплошной клуб дыма. Панкратьев,
очевидно, потерял ориентировку, спрашивает: «Куда?» Я кричу: «Влево!» Начался поворот. Сквозь редеющие
клубы дыма вижу Мона- стержиско и замечаю две батареи под углом одна к другой северо-восточнее
Монастержиско, у деревни Олеша. Разрывы куда-то исчезли, тишина. Фу, выбрались! Оборачиваюсь назад,
вижу: фотографы еще работают. Им в люк поворот не заметен. Обращаюсь к ним: кончайте снимать, над
своими идем. Вижу, как у них вырывается вздох облегчения и опускаются руки.
У них, оказывается, был инцидент. В самый скверный момент оба тоже решили, что их авиационная
карьера кончена. В этот же момент Колянковский наступает ногой на руку Смирнова. Тот, возмущенный,
обращается к нему: «Послушайте, не уйдете ли вы на всякий случай с моей руки?» Колянковский безнадежно
машет рукой и отвечает: «Ах, да теперь уж все равно».
Спрашиваю Панкрата: «Как идет корабль? Никуда не валится?» Нет, ничего. Как-то одновременно мы
начинаем рассуждать — нехорошо, мол, вышло, что повернули. Немцы видели, что корабль удрал, свои тоже.
Я, кстати, вворачиваю: «А у меня разведка не закончена». У обоих мелькает мысль: надо пройти еще раз.
— Я сейчас осмотрю корабль!
Бегу назад и говорю фотографам: «Приготовьтесь, сейчас опять идем на немцев». Вижу, как
физиономии у них вытягиваются. Павлику говорю: «Чтобы ты поливал их из пулемета, не переставая!» Бегу
обратно и становлюсь с картой, на этот раз уже за стулом в пилотской, чтобы быть рядом с Панкратом. Он уже
повернул, и мы опять переходим позиции. Наклоняюсь к нему, и мы оба хором поем одесскую песенку:
«Лопни, а держи фасон!» Опять разрывы, но хуже — немцы нервничают. Да и Павлик строчит из пулемета.
Успеваю исправить кроки, наношу батареи у дорог на фольварк Кадубец. Опять черные «крякалы», опять ко-
