Высота уже 1200 м. В это время вижу влево от нас около Медведовце и севернее с нашей стороны поднялся

страшный артиллерийский огонь шрапнелью, и шрапнель рвется уже над второй и третьей линиями

противника. Шрапнель рвется сплошной полосой, примерно в пять рядов, а в стороне наших батарей все

затянуто золотистой дымкой. Сейчас будет атака — заградительный огонь. Срываюсь с места, бегу к

Панкратьеву.

—

Алексей Васильевич, как моторы?

—

Хорошо.

—

Голубчик, влево от нас сейчас будет атака. Повернем, у меня еще две бомбы остались, стрелы

есть.

Полный газ. Повернули. Только что подошли, высота 1500. Все видно, как на ладони. Началась атака.

Красота невероятная. Я выворачиваю бомбы и горстями сыплю стрелы на противника. Но Бучач обозлился и

хлещет в нас шрапнелью. Уже ударило по левому крылу, и по фюзеляжу пошел «горох». Высота, правда,

дошла до 1700 м, а мы все льем из пулеметов. Панкратьев плюнул и стал поворачивать. «Ну вас к черту с

вашей атакой! Уже три часа на исходе, как мы в воздухе болтаемся. Еще бензина не хватит». С сожалением

оторвались мы от этой картины. Надо возвращаться.

Дома телеграмма: «Противник группируется у Бучача против Язловца. За Стрыпу перешел наш

кавалерийский корпус. Бомбардируйте жел.-дор. станцию Бучач». Решаем идти после обеда. Телеграфируем,

что видели отход в направлении на Бучач—Езержаны. Противник сильно расстроен — ни одной цельной

части. Нанесли ему потери. У Медведовце и севернее идет наша атака. По-видимому, она будет удачна, так как

серьезных резервов у противника не видали. Настроение приподнятое. Спать не могу, да и голова болит.

Распорядился навесить двухпудовые, две кассеты по три штуки, осколочные на пол. Погода

разгулялась, день жаркий. Жара долго не спадает. Взлетаем в 6 ч 20 мин вечера. При взлете качает, и довольно

сильно. На 1200 м перестало качать. Взяли фотографический аппарат, но снимать поздно — уже темновато.

Жаль, следовало бы попытаться. Ветер переменился, дует с востока, чуть забирая с южной стороны. Потому к

станции Бучач решили подойти с тылу, проходя правой стороной города. Видел массу войск, движущихся по

дороге на Пшевлоки — Бурканов. Швырнул в них три бомбы. С боковым ветром две попали, одна перелетела.

Павлик обсыпал из пулемета. На этом деле я получил практику пристрелки с боковым ветром.

В это время Бучачская зенитная батарея, что на треугольной площади перед вокзалом, уже яростно

обрушилась на нас. Била самым неприятным образом прямо нам в физиономию, и довольно метко. Тут я

замечаю, что, хотя мы и идем несколько левее ее, но благодаря боковому ветру она попадает под бомбы. Я

приготовил две по 20 фунтов и пудовку. Вывесил их в люк, зацепив за кромку люка стабилизатором, и,

указывая Косте на батарею, стал грозить вниз кулаком. Павлик уже сыпал в нее из пулемета. Смотрю в

прицел. Вот толкнул 20-фунтовку, за ней пудовку. Впился в люк. Первый клуб дыма — недолет. Второй —

орудия нет! Бомба села прямо на орудие. Тут я просто завыл от восторга и поднял буквально индейский пляс в

корабле. Настолько, что пропустил бросить что-либо на вокзал, а мы его в это время пересекали под косым

углом. Хотя оно вышло и кстати, так как там уже ничего не было. Станция уже, очевидно, эвакуировалась.

Только какие-то забытые три-четыре вагона виднелись на рельсах. Сразу созрело другое решение: перебить

дорогу дальше, чтобы на станцию нельзя было попасть.

Артиллерийский огонь прекратился после попадания, как по мановению волшебного жезла. Можно

работать спокойно. И вот вместо условленного поворота я подаю один гудок — внимание! — и стрелкой

показываю чуть вправо. Панкрат не понимает, скулит, оборачивается, но вправо принял. Бросаю 20-фунтовку.

Правильно, легла около левого рельса. Один гудок — чуть правее! Панкрат что-то шумит, но принимает.

Выбираю момент, бросаю пудовку. Как раз между рельсами! Ну, теперь довольно. Перебил дорогу в двух

местах. Два гудка — поворот. Панкрат ищет станцию. Я вижу, что неверно, но не поправляю. Потому что уже

не станция меня интересует, а что делается около.

Около — вот что: по главной улице Бучача (а она прямо по курсу) идет не войско, а толпа. Все это

сходится по трем дорогам в Бучач, с востока и юга, толпится на главной ули це и выходит на дорогу к

Езержанам. А с тыла навстречу толпе двигаемся мы. Внизу — люди, лошади, повозки, артиллерийские

парки... Кидаю в вокзал 20-фунтовку, но она в него не попадает. Да я и не смотрю туда. Вот идет двух-

пудовка, вот пошли все шесть осколочных. Туда же мелочь. Вот их уже рвет, двухпудовки рушат дома.

Разрывы красные от кирпичей. Все это рушится на улицу, забитую войсками. Но картина, к счастью,

заволакивается дымом и пылью. Дальше в толпе видны желтые огни осколочных и мелочи. Еще один или два

дома рушатся (среди мелочи есть и пудовка). Я хватаюсь за стрелы. Сыплю прямо из ящика. Швыряю туда же

пустой ящик. Я в азарте; рука ищет чего-нибудь тяжелого, что можно было бы сбросить. Хватаю пулемет,

сыплю вниз. Но мы уходим все дальше, и приходится волей-неволей прекратить уже ставшую безвредной

стрельбу.

Бегу к Панкрату и, захлебываясь, рассказываю ему все происшедшее. Но проза заставляет быстро

охладеть. Темнеет, и до темноты домой уже не попадаем. Надо решать, что делать.

— Садимся в Ягельнице. Там есть аэродром легких аппаратов.

Самый малый газ. Буквально планируем и против ветра садимся. Аэродром маловат, но

останавливаемся, не докатившись до конца. Вышел почти планирующий спуск.

К нам бегут солдаты. Я вылезаю из двери, но от меня шарахаются назад. Наши хохочут. Я и забыл,

что я в турецкой феске, заменявшей мне подшлемник. Меня в первую секунду принимают за неприятеля.

Подходят летчики, все молодежь, незнакомые; два француза. Осматривают машину, удивляются легкости, с

которой села такая громадина. Запираем корабль, причем я запер все изнутри и вылез через бомбовый люк.

Пока возились с кораблем, с аэродрома все разошлись. Стемнело, и мы отыскиваем хутор, где они

поселились. Никто даже не приглашает войти. Что за странный отряд? Наконец пришел кто-то из стариков,

просит умыться и — к столу.

Просим дать автомобиль, ехать в штаб Корпуса. Едем. Штаб в замке в Ягельнице. Являемся

командиру Корпуса. Милейший генерал Флуг выслушивает рассказ. Я беру на себя смелость и заявляю:

—

Бучач эвакуируется. Если завтра утром атакуете, то к полудню Бучач ваш.

—

Вы можете поручиться?

—

Ручаюсь чем угодно, готов остаться здесь.

—

Нет-нет, и так хорошо. Повторите это начальнику штаба.

Повторяю. Панкрат молчит. Телеграфируем в штаб армии и к нам в Колодзиевку обо всем и что за

поздним временем сели в Ягельнице. Мое донесение Панкрат подписать отказался и потом в общее донесение

не поместил. Жаль, что не взял у начальника штаба расписки в принятии донесения, так как Бучач,

атакованный 27-го утром, к 12 часам дня был взят. Генерал Флуг получил за взятие Бу- чача Георгия на шею.

Генерал помнит и теперь тот случай а мне в то время все казалось мелочью, лишь бы дело шлс хорошо.

Ночевали на хуторе у летчиков. Ночью приехал Колян ковский с мотористами. Я хотел было ехать

смотреть мест; боев и теперь страшно жалею, что не поехал. А може быть, и лучше, что не видал гекатомб,

наваленных моими руками.

27-го вылетели в 7 ч 10 мин, зашли за Стрыпу, сфотографировали разбитые окопы Язловца.

Наблюдали издали движение поездов по железной дороге между Езержанами и Монастержиско и

благополучно вернулись домой.

Дома слухи (солдатская газета). Говорили еще вчера днем, что к северу от нас наступление удачно.

Взято свыше 60 тыс. пленных, 200 орудий, и продвинулись на 20 верст, где-то в районе Почаевской лавры. У