дни и уеду без оглядки: надо жизнь свою спасать! В<ера> Б<ори- совна> совсем-
совсем обреченная в этом аду. Все неможется ей, вечно омрачена и сердита. А тетки
только и ждут, когда я не выдержу и сбегу. Возлагают на это большие надежды. Я это
замечаю. <...> От Рериха жду письмо только в конце апреля. <...> Линда - между нами -
не в силах больше здесь жить и после Пасхи вернется домой до осени. Вакха она
устроила уже у знакомых. Ему будет хорошо. Он очень мил и симпатичен, всегда
радуется мне искренне. Я к ним часто хожу. Благословляю и крепко целую. Хочу
починить коричневые сапоги (набойки), домашние туфли и удочку. И тогда приеду. Я
чувствую себя, как в темнице. Безумные головные боли, сердце и все другое.
Приветствую Л. Ю., Ольгу, Элли.
Крепко целую и люблю.
Игорь.-
14
14
сентября 1938 г. БаагкШа, 14.IX.1938 г.
Попасть в Тойлу не так-то просто, дорогая Фишенька: все время, с Редкими
перерывами, хвораю, а когда лучше бывает, денег нет хрони- Чески, а поездка-то
обойдется в 2.90. Легко сказать, когда и гривенни-
ка часто нет. Долги отдал, но растут новые, и чем их платить будем — никто не
осведомлен, ибо пока получек не предвидится. Уж не тетки ли заплатят при своей
оголтелой скаредности?! Эти сволочи гроша не посылают, и только и знают, что
требуют В<еру> Б<орисовну> с девочкой в город. Причина? Сделать мне пакость и
оставить меня одного в деревне — больного и безнадежного. А между тем мне
необходимы некоторые вещи, как, например, новый костюм и драповое пальто:
замерзаю по вечерам. 17-го, в субботу, [имя неразборчиво] едет из Та1- Нпп’а на Устье
за женой в автомобиле. Я просил его заехать к тебе, будь добра дать ему чемодан с
необходимыми вещами и синее одеяло, а я ведь в Саркуле зимовать буду: не к мегерам
же мне ехать! Я очень видеть тебя хочу, но сил у меня нет прийти пешком. <...> Крепко
целую и благословляю.
Любящий тебя всегда
Игорь.-
Все заграничные знакомые - сволочи! Не вздумай покидать опрометчиво Тойлу и
ехать на заработки: повторяю, все не так ужасно, и я все устрою. Но я болен, и у меня
нет пока денег на дорогу. Достану и устрою. Мировые события кошмарны, и в них
центр наших бедствий! Господь поможет нам.
26
января 1937 г.
Светлый Собрат!
Сама святая интуиция диктует мне это письмо. Я искристо помню Вас: Вы ведь из
169
тех отмеченных немногих, общение с которыми обливает сердце неугасимой радостью.
Я приветствую Ваше увенчание, ясно смотрю в Ваши глаза, крепко жму руку. Я -
космополит, но это не мешает мне любить и чувствовать Польшу. Целый ряд моих
стихов — тому доказательство. На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из
поэтов, пишущих по-русски. Но русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в
поэтах. Как, впрочем, - к прискорбию, я должен это признать, — и вся русская
эмиграция. Теперь она готовится к юбилею мертвого, но бессмертного Пушкина. Это
было бы похвально, если это было сознательно. Я заявляю: она гордится им
безотчетно, не гордясь отечественной поэзией, ибо, если поэзия была бы понятна ей и
ценима ею, я, наизаметнейший из русских поэтов современности, не погибал бы
медленной голодной смертью.
Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня,
Игоря-Северянина.
Маленькая Эстония, к гражданам которой я имею честь принадлежать уже 19 лет,
ценя мои переводы ее поэтов, оказала мне больше заботливости, чем я имел основания
рассчитывать. Но на Земле все в пределах срока, и мне невыносимо трудно. Я больше
не могу вынести ослепляющих страданий моей семьи и моих собственных. Я
поднимаю сигнал бедствия в надежде, что родственная моему Духу Польша окажет
помощь мне, запоздалому лирику, утопающему в человеческой бездарной
бесчеловечности. Покойный Брюсов сказал Поэту:
Да будет твоя добродетель —
Готовность взойти на костер!
Я исполнил его благой совет: я уже догораю, долгое время опаляемый его
мучительными языками. Спасите! Точнее, затушив костер, дайте отход
безболезненный.
Верящий в Вас и Вашу Родину.
Р. S.
Предоставляю Вам все полномочия на перевод и помещение в печати польской
этого моего письма.
Tallinn.
26.III.1937 г.
В.А. Рождественскому
1
12 июня 1941 г.
Уважаемый товарищ Рождественский!
Мне очень приятно было получить письмо от Вас, т. к. я Вас давно знаю и ценю
многие Ваши стихи. К сожалению, они попадались мне в разрозненном виде, т. е. в
журналах и антологиях. Если у Вас имеется какая-нибудь свободная книга, пришлите
ее, пожалуйста, мне, чем доставите большое удовольствие.
Что касается «Чайковского», Вам, конечно, виднее, т. к., откровенно говоря, я, живя
в глуши в Эстонии, очень отстал за последние годы от Нового сияния.
Поправки, внесенные в «Красную страну», нахожу и для себя вполне приемлемыми
и благодарю за бережное и чуткое отношение к русскому языку.
<ДАЛЕЕ РУКОЙ И. СЕВЕРЯНИНА>
Жму Вашу руку, сообщите Ваше отчество, пожалуйста.
Благодарю за перевод денег.
С искренним приветом
Игорь-Северянин
Усть-Нарова 12 июня 1941 г.
2
170
20
июля 1941 г. 20-07-41
Светлый Всеволод Александрович!
Вы, вероятно, осуждаете меня за неучтивое молчание и удивляетесь емУ- Но,
получив Ваше чудное, Ваше правдивое и глубинное письмо, я
буквально в те же дни жестоко разболелся, и болезнь сердца заставила меня лежать
почти без движения бессчетное количество дней. Теперь несколько дней я вновь
двигаюсь, но писать самому мне трудно, поэтому я диктую Вере Борисовне. На Ваше
письмо я отвечу лично, а пока что способствуйте нашему выезду отсюда. Конечно
через Ленинград. Мое здоровье таково, что в общих условиях оно не выдержит.
Длительное вертикальное положение для меня тягостно: в сердце вонзаются иглы. Я
мог бы ехать только полулежа в машине. Но где здесь ее взять? Здесь и моего-то имени,
видимо, не слышали!!! Может быть, Вы сумели бы прислать машину. Тогда прямо
приехали бы к Вам. Я так рад повидать Вас, познакомиться!!! А вечерком поехали бы в
Москву и дальше. М<ожет> б<ыть>, попросите у тов. Жданова: он, я слышал,
отзывчивый и сердечный человек...
Деньги давно кончились, достать, даже занять, — здесь негде. Продаем вещи за
гроши, а в Москве и в Ашхабаде у меня есть получить более двух тысяч за сданную
работу. Сюда денег теперь не переводят.
Верю в Вас почему-то, Всеволод Александрович, и знаю, что, если Вы захотите, -
Вы поможете выбраться отсюда. Повторяю, в общих условиях мое сердце не выдержит,
и живым я не доберусь... Пешком ходить я совсем не могу, и нести еще необходимый
багаж!...
Крепко и ласково жму Вашу руку.
Жду ответа: ответьте, пожалуйста, немедленно.
Спасибо за Вашу милую книжечку: сколько слов при встрече!!
Я послал свою «Адриатику».
Игорь Северянин <собственноручно>
Мой адрес: Усть-Нарова, ул. Раху, 20 [Мирная]
<НИЖЕ АДРЕС ПО-ЭСТОНСКИ И ФАМИЛИЯ>
Р. Б. Семья моя состоит из жены и девочки 9 лет. Фамилия жены и маленькой —
Коренди. Фамилия Коренди — эстонизирована (Коренева).
III
КРИТИКА
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
--- едко приходится видеть, чтобы на долю поэта выпадало такое