Елизавета, в белоснежном платье с розами в белокурых волосах, была ему под стать.

Восторг был всеобщим. Когда новобрачные под звуки специально сочиненного

Державиным для этого торжественного случая марша «Александр, Елизавета!»

спускались по парадной лестнице, направляясь на молебен в Казанский собор,

приветственные крики огромной толпы, собравшейся на их пути, заглушали гром

оркестра.

После Александра настал черед Константина. Летом 1795 года на смотрины в Петербург

были вызваны принцессы Саксен-Кобургские: София-Антуанетта, которая впоследствии вышла

замуж за Александра Вюртембергского и провела всю жизнь в России, и Юлия. Екатерине их

представили перед спектаклем в Эрмитаже.

Герцогиня Кобургская, сопровождавшая дочерей, чувствовала себя бедной родственницей

среди блестящей толпы екатерининских вельмож, столпившихся у дверей, чтобы первыми увидеть

принцесс. Все знали, что ее дорожные расходы, включая придворные платья для принцесс, были

оплачены Екатериной. Довольно скованно вели себя и ее дочери, однако молодость искупала видимые

недостатки их воспитания. Раньше всех освоилась младшая из принцесс. На балу в Зимнем дворце она

подошла к Елизавете, ласково потрепала ее за мочку уха, прошептав по-немецки: «Какая ты

милашка». Елизавете понравилась эта непосредственность, они быстро подружились.

Днями напролет девушки болтали, вспоминая жизнь в Германии, по которой очень

скучали.

Между тем сватовство шло ни шатко, ни валко. Герцогиня явно раздражала

Екатерину. Константин тоже колебался. Только через три недели он остановил свой выбор

на младшей из принцесс — Юлии. Та, в свою очередь, не выглядела от этого счастливой,

тем более, что Константин и не думал соблюдать правил приличия по отношению к

принцессе.

Он приходил к свой суженой ежедневно ровно в 10 часов утра и во время завтрака

заставлял ее играть на клавесине свои любимые военные марши. Музыканты придворного

оркестра аккомпанировали ей на барабане и трубах. Этим его знаки внимания и

ограничивались. Когда музыкантов под рукой не оказывалось, Константин

демонстрировал привязанность к принцессе, больно щипая ее за руку, а иногда даже

кусая ее.

Особенно он разошелся после свадьбы, которую сыграли в феврале 1795 года.

Принцесса была наречена Анной Федоровной. Молодые поселились в Мраморном дворце,

однако поведение новобрачного, почувствовавшего себя хозяином в доме, показало, что за

ним нужен глаз да глаз. Как-то Екатерине донесли, что Константин развлекался тем, что

стрелял в манеже дворца живыми крысами, которых заряжали в пушки. Вернувшись в

начале осени из Царского Села, императрица поселила молодых поближе к себе — в

апартаментах, прилегающих к Эрмитажу.

4

Екатерина раньше других поняла, что браки ее внуков были заключены слишком

поспешно, для того чтобы стать счастливыми.

Лето 1796 года Александр и Константин с молодыми супругами провели в

Александровском дворце Царского Села, специально построенном Екатериной для

старшего внука. Накануне переезда императрица пригласила к себе Варвару Николаевну

Головину, муж которой стал гофмейстером двора великого князя Александра Павловича, и

попросила ее поселиться вместе с великокняжеской четой. Головина, боготворившая

императрицу, с готовностью согласилась.

— Я рада, что именно вы так близки к моей старшей невестке, — сказала

Екатерина. — Вы видите молодых каждый день, скажите мне, действительно ли они

любят друг друга, довольны ли они друг другом?

Головина ответила лишь то, что могла ответить.

— Мне кажется, что великий князь и его молодая супруга вполне счастливы.

Положив свою руку поверх руки Головиной, Екатерина произнесла тоном, который

обличал крайнее душевное волнение, фразу, навсегда оставшуюся в памяти графини:

— Я знаю, вы не тот человек, который разъединяет любящих. Я все вижу и знаю

гораздо больше, чем вы можете себе представить. Моя признательность к вам будет

длиться вечно.

Головина была тронута до глубины души. Ее и саму все более беспокоило то, как

складывались отношения между Александром и Елизаветой. После замужества великая

княгиня очень похорошела. Когда она появлялась на людях, ее ангельское лицо,

грациозные движения, легкая походка привлекали внимание всех. Всех, кроме великого

князя.

Внешне жизнь Александра и Елизаветы, особенно на первых порах, выглядела

вполне безоблачной. В окружении Екатерины их называли не иначе, как Амуром и

Психеей. И лишь немногие замечали, что отношения великокняжеской четы были, если

можно так выразиться, чересчур платоническими. Ни по возрасту, ни по воспитанию

Александр не был готов к браку. Кроме того, нравы екатерининского двора не могли не

деформировать его представлений о существе и даже о внешних формах супружеских

обязанностей.

Как-то вечером, после игры в мяч, великий князь подвел к Головиной

раскрасневшуюся от бега по царскосельской лужайке Елизавету и сказал ей с детским

самодовольством:

— Графиня, Зубов влюблен в мою жену.

При этих словах Елизавета страшно смутилась, но ее юный супруг даже не

заметил, что поставил жену в ложное положение. Варвара Николаевна ответила, что если

Зубов способен на такую низость, то он достоин презрения и не надо обращать на это

внимания. Было, однако, слишком поздно. Эти слова запали в сердце великой княгини.

Зубов, между тем, вовсе не собирался скрывать своих чувств, что не осталось

незамеченным толпившимися вокруг него шпионами, наушниками и прочей сволочью.

Роль поверенной в чувствах Зубова взяла на себя графиня Шувалова. Ей помогали

находившиеся в большом доверии у фаворита граф Федор Головкин и Оттон Магнус

Штакельберг, престарелый дипломат, бывший послом в Варшаве и Стокгольме.

Однажды, встретив Головину на аллеях царскосельского сада, Штакельберг

попытался и ее привлечь на свою сторону.

— Дорогая графиня, — сказал он со светской развязностью, — чем дольше я

наблюдаю за нашей очаровательной Психеей, тем больше теряю голову. Однако и у нее

есть, по крайней мере, один недостаток.

— Какой же? — подняла брови Головина.

— Ее сердце недостаточно чувствительно: вокруг нее столько несчастных.

Скажите, почему она не хочет воздать должное самым нежным чувствам и глубочайшему

уважению?

— Но с чьей стороны?

— Со стороны того, кого я обожаю.

— Вы с ума сошли, дорогой граф, я не желаю слушать ваши пошлости. Пойдите к

мадам Шуваловой, она поймет вас лучше. Но знайте раз и навсегда, что слабости так же

далеки от Психеи, как ваши слова недалеки от низости.

Между тем Зубов по вечерам продолжал шептаться с Шуваловой, бросая

влюбленные взгляды в сторону великой княгини. Шувалова с упоением предавалась роли

сводни. Для нее, с юности имевшей скверную репутацию, сейчас, на шестом десятке, это

было как бы вторым рождением. Злой и наблюдательный Федор Растопчин, служивший

при великом князе, говорил, что от Шуваловой веяло пороком.

Окна Зубова выходили на апартаменты, которые занимали в Царском Селе

Александр и Елизавета. По вечерам он устраивал у себя под окнами концерты. Генрих

Диц, музыкант, дававший уроки великому князю, играл на viole d’amour, ему

аккомпанировали альт и виолончель. Серенады Дица невольно трогали сердце великой

княгини, очень любившей музыку и прекрасно игравшей на арфе.

И вот во время очередной серенады Зубов уговорил Шувалову умолить Елизавету

пройтись по лужайке возле ее окон в знак одобрения его чувств. Великая княгиня, которую