В этом смысле война, объявленная Портой, носила, с ее точки зрения,

превентивный характер — русская армия, реформированная Потемкиным, и молодой

флот, показанный Екатерине и Иосифу II в Севастополе, еще не закончили своего

переформирования, на которое, согласно позднейшим признаниям Светлейшего, нужно

было не менее двух лет. К тому же в самом начале войны, 8 сентября, большая часть

новопостроенных российских кораблей погибла в результате шторма. Это повергло

Потемкина в такое отчаяние, что он одно время подумывал об оставлении Крыма . «Флот

севастопольский разбит бурей… Корабли и большие фрегаты пропали. Бьет Бог, а не

турки», — писал Потемкин Екатерине, прося сложить с него командование123.

«Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться»,

— отвечала Екатерина Потемкину 24 сентября. И далее: «Вы отнюдь не маленькое

частное лицо, которое живет и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, Вы

принадлежите мне»124. В.С. Лопатин установил, что смягчить выражения этого необычно

резкого письма убедил Екатерину Дмитриев-Мамонов.

Можно только догадываться о том, каких душевных усилий стоило Потемкину

справиться с собой и восстановить контроль за ситуацией. К весне 1788 года вверенные

ему войска уже диктовали туркам план войны, а летом следующего, 1789 года, появилась

возможность открытия мирных переговоров.

— Освобождение Булгакова — есть первейшее условие для мирных трактаментов,

— императрица формулировала кондиции для начинавшихся переговоров с турками со

своей обычной ясностью мысли. Ее речь звучала твердо и энергично, словно и не было

вчерашней бурной сцены.

Храповицкий, в отсутствие Безбородко бывший в этот день и на докладе по делам

Иностранной коллегии, едва успевал записывать.

— Во втором пункте должно требовать простого и никаким толкованиям не

подверженного утверждения прежних договоров, а именно: трактата 1774 года в Кючук-

123 «Екатерина II и Г.А. Потемкин…», с.232.

124 Там же, с.233.

Кайнарджи, торгового договора 1783 года и акта о землях татарских от декабря того же

года.

— В третьем — стараться начать трактование мирных кондиций на условиях ab uti

possidetis, то есть, кто теперь чем владеет, желая, чтобы река Дунай служила границей

владений Порты.

Не сверяясь с записями, по памяти Екатерина определяла уступки, на которые

можно было пойти в вопросе о судьбе земель между Днестром и Дунаем, уверенно

ориентируясь в мельчайших деталях предстоящих переговоров.

Закончив диктовку, Екатерина пошелестела бумагами, которые к этому времени в

немалом количестве скопились на ее столе, и протянула Храповицкому свернутый втрое и

опечатанный собственноручно лист.

— Отправьте князю Григорию Александровичу с тем же курьером, что повезет

рескрипт.

И, помедлив, сочла нужным пояснить:

— Советую ему не срывать крепостных укреплений Очакова до утверждения

границы. Полезны могут оказаться для защиты лимана и оснастки кораблей. Да и, чаю я,

дела наши с турками этой войной не кончатся. A propos125, как там очаковский паша? Был

ли в Эрмитаже?

Трехбунчужный паша, начальник Очаковского гарнизона, взятый в плен русскими

войсками при штурме города, уже несколько месяцев жил в Петербурге, где ему

воздавались почести, приличные его сану.

— Точно так, — отвечал Храповицкий. — Показаны коллекции монет и гемм. Иван

Андреевич126 сказывал, что картины смотреть отказался, объявив сие противным его

закону. Бриллиантовые же вещи осматривать соизволил с восхищением.

Екатерина усмехнулась, представив, как педантичный, заболевавший от любого

нарушения дипломатического протокола Остерман уговаривал турка смотреть Рембрандта.

— Распорядись, Александр Васильевич, чтобы в газетах о сем любопытном

происшествии напечатано было. Пусть Европа увидит отличие нации просвещенной от

турецкого варварства.

4

Наступила очередь читать реляции о ходе военных действий со Швецией. Победы,

одержанные русским флотом под командованием адмирала Грейга, никак не удавалось

подкрепить успехами на суше. Командующий финляндской армией генерал граф Валентин

125 Кстати (фр.)

126 И.А. Остерман – вице-канцлер.

Платонович Мусин-Пушкин («мешок нерешительный», как называла его в минуты гнева

Екатерина) топтался то у городишки Сент-Михель, то у богом забытой переправы

Парасалема, хотя шведские войска сражались, будто из-под палки. Помня Полтаву, ни армия,

ни парламент, ни народ Швеции не хотели воевать против России. Трон Густава III шатался.

Странная, надо сказать, это была война. Впоследствии Густав III объяснял ее то

опасениями, вызванными в Швеции вооружением русского флота на Балтике, который

хотели направить, по примеру первой турецкой войны, в Архипелаг, то недовольством

поведением русского посла в Швеции А.К. Разумовского, объявленного им персоной нон-

грата за открытую, можно сказать, демонстративную поддержку шведской оппозиции.

Впрочем, сохранившиеся документы рисует несколько иную картину. 1 июля 1788

года вице-канцлеру Остерману через секретаря шведской миссии в Петербурге Шлаффа,

единственного шведского дипломата, остававшегося в русской столице, после того как

Екатерина выдворила из Петербурга посланника барона Нолькена в знак протеста против

высылки Разумовского из Стокгольма, был вручен ультиматум.

Ультиматум шведского короля состоял из трех пунктов. В первом Густав с

неподражаемым, вполне опереточным (вспомним «Горе-богатыря») высокомерием

требовал «наказать» графа Разумовского «за его интриги, которыми он безуспешно

занимался в Швеции». Вторым пунктом Екатерине предъявлялось требование «уступить

королю и шведской короне навечно все части Финляндии и Карелии с административным

центром в Кексгольме, переданные России в силу мирных трактатов в Ништадте и Або,

восстановив границу по Систербеку».

Особенно любопытен третий пункт. От него веяло уже не просто стремлением взять

реванш за Полтаву, но вернуться к геополитическому мышлению времена Карла XII.

Приведем его полностью: «Императрица должна принять посредничество короля в

обеспечении мира с Портой Оттоманской. Она обязуется уполномочить Его величество

предложить Порте полное возвращение Крыма и восстановление границ в соответствии с

трактатом 1774 года(в Кючук-Кайнарджи — П.П.) или, если этих условий будет

недостаточно, чтобы побудить Порту к миру, предложить ей восстановление границ,

существовавших до войны 1768 года. В знак обеспечения своих предложений императрица

должна незамедлительно разоружить свой флот, отозвать корабли, уже вышедшие в

Балтийское море, отвести войска к новым границам и разрешить королю оставаться

вооруженным до заключения мира между Россией и Портой». Не менее колоритна и фраза,

заключавшая ультиматум: «Король ожидает «да» или «нет» и не примет малейших

изменений этих условий, поскольку это нанесло бы ущерб его славе и интересам его

народа»127.

Указы вице-адмиралу фон-Дезину и контр-адмиралу Тололишину о начале военных

действий против Швеции на море Екатерина подписала 27 июня 1788 года, в годовщину

Полтавской победы. «Сей анекдот принят с приметным удовольствием», — пометил

Храповицкий в своем «Дневнике»128.

А между тем летом 1788 года исход шведской войны многим казался неясным.

Неожиданное нападение с севера застало Россию врасплох. Основные силы армии были

сосредоточены на юге. Шведскую границу прикрывали лишь две дивизии, да и те были