посредственности. Я желал бы, чтобы все должности в государстве, даже самые высокие,

не исключая канцлера, замещались по конкурсу. Пусть тот из Ваших подданных, который

почувствует в себе силу обнять весь план законодательства империи, и схватит дух этого

законодательства, пусть он, просидев десять лет за книгами на чердаке с куском черствого

хлеба и кружкой воды, знает все-таки, что может сделаться и канцлером.

Взгляд императрицы поскучнел.

К словам Дидро она больше не прислушивалась.

5

В начале декабря Дидро и Гримм были приняты в российскую Академию наук.

— Поздравь меня, теперь я трижды академик, — говорил Дидро своему другу. —

Я член Берлинской академии, а с 1767 года — член-корреспондент петербургской

Академии художеств.

— Не понимаю твоего ликования, Дени, — отвечал Гримм. — Много ли чести

состоять в Академии, в стенах которой ученых людей меньше, чем в салоне мадам

д’Эпине?

— У русских академиков только один недостаток, — отвечал ему Дидро.

— Они немцы, — быстро продолжил Гримм.

— И твои соотечественники.

В середине месяца наконец-то ударил мороз. Нева встала. Екатерина простудилась,

но несколько дней превозмогала болезнь, посещая заседания Совета. Болезнь, однако, не

отступала, и в конце декабря доктора уложили императрицу в постель. Несколько дней она

не выходила из своих комнат.

Вечера Дидро освободились. Новый год он встретил в семье Нарышкина, бывшего

в числе весьма немногих истинных почитателей и ценителей таланта Дидро в России.

92 Дидро не знал, что еще в 1759 г. полная коллекция анатомических моделей М. Биерон была приобретена

для Петербургской медико-хирургической академии.

Как-то вечером, после ужина, который по петербургскому обычаю был

многолюдным и шумным, Дидро, постучав ножом по хрустальному бокалу, попросил

внимания.

— Месье Нарышкин, — сказал он, обращаясь к хозяину дома, — я подготовил для

вас новогодний подарок. Это небольшая театральная сценка, которая, возможно, подойдет

для вашего театра. В ней два персонажа — вельможа и кредитор.

С этими словами Дидро вытащил из бокового кармана сложенный вдвое лист

бумаги, расправил его и принялся читать.

В е л ь м о ж а . А! Это вы!

К р е д и т о р . Да, Ваше превосходительство.

В е л ь м о ж а . В чем дело?

К р е д и т о р . Я пришел, чтобы...

В е л ь м о ж а . Садитесь, пожалуйста!

К р е д и т о р . Много чести, Ваше превосходительство. Я пришел, чтобы...

В е л ь м о ж а . Да сядьте же вы, говорю вам! Что, вы озябли?

К р е д и т о р . Я принес ввиду истечения срока векселя…

В е л ь м о ж а . А не хотите ли чаю? Выпейте чайку!

К р е д и т о р . Если бы Ваше превосходительство были так добры...

В е л ь м о ж а . Вы любите музыку ?

К р е д и т о р . Да... Немножко, Ваше превосходительство.

В е л ь м о ж а . Может быть, и сами играете на каком-нибудь инструменте?

К р е д и т о р . Нет, Ваше превосходительство.

В е л ь м о ж а . Но хорошая игра доставляет вам удовольствие?

К р е д и т о р . Точно так, Ваше превосходительство .

В е л ь м о ж а . Подать скрипку!

К р е д и т о р . Но я пришел, Ваше превосходительство...

В е л ь м о ж а . Ну, как вам нравится моя игра?

К р е д и т о р . Превосходно! Но я пришел, Ваше превосходительство...

В е л ь м о ж а . Да, слышу. Зайдите в другой раз».

Кредитор зашел и в другой раз, но вельможа отказался с ним говорить. Зашел в

третий — вельможа рассердился; в четвертый — и был встречен бранью. В пятый раз

кредитор был принят так, что в шестой он уже не вернулся».

При этих словах и сам Нарышкин, и его гости разразились громким смехом.

Смеялись даже те, кто не знал, что сцена была списана с разговора самого Семена

Кирилловича с портным, шившим ему новый камзол.

Не смеялся только один из гостей, прилично одетый молодой человек с не по

возрасту обрюзгшим, одутловатым лицом.

— Сценка совершенно в наших нравах, — сказал он негромко, когда смех стих.

Молодой человек служил в канцелярии графа Панина. Звали его Денис Иванович

Фонвизин.

6

В середине января в одной из приемных зал Зимнего дворца было найдено

подметное письмо, адресованное в собственные руки императрицы. Аноним,

подписавшийся «честным человеком», предупреждал Екатерину, что Сенат состоит из

плутов и что, в особенности генерал-прокурор вовсе не заслуживает народного доверия.

Автор письма советовал императрице сменить всех сенаторов, иначе она сама

подвергнется опасности лишиться престола.

Было положено немало трудов, чтобы открыть автора письма. Генерал-

полицмейстер объявлял даже, что «человек, потерявший письмо во дворце», может

явиться в назначенный день к гофмаршалу, не опасаясь последствий. Никто, однако, не

пришел, и письмо было сожжено палачом перед зданием Сената. Над лицами,

являвшимися ко двору, учредили бдительный надзор. Вышло распоряжение допускать во

внутренние апартаменты лишь находившихся в майорском ранге и выше.

Разумеется, столь важный инцидент не мог ускользнуть от пытливого взора

Дюрана.

— Публика была поражена сожжением в прошлую пятницу рукой палача письма,

написанного императрице каким-то анонимом, — писал он в депеше герцогу д’Эгильону

от 17 января. — Она назвала его «честным человеком» в письме, которым он приглашался

объявить свое имя и явиться к ней. Один из моих знакомых сказал в тот же день по этому

поводу: императрица весьма умна, но в кризисе, в котором она очутилась, не знает, куда

кинуться. Она советуется с людьми, которые ее окружают и которые из вероломства или

невежества заставляют ее пускаться во всякие авантюры. До оглашения Указа о так

называемом Петре III никто не осмеливался говорить об этом бунтовщике, сегодня же эта

тема обсуждается во всех салонах и кабаках, где задаются вопросом, жив или мертв тот,

чье имя взял самозванец… Дух восстания распространяется по всей империи, во всех

классах общества. Если в этих условиях осмелятся объявить набор рекрутов, все

вспыхнет. Как утверждают в придворных кругах, со времен стрельцов здесь не случалось

более сильного кризиса, так как никогда еще после их восстания знамена бунтовщиков не

развевались в столь отдаленных областях страны. Объявлено, что если появятся новые

анонимные письма на имя императрицы, то все они будут преданы огню прежде, чем

будут распечатаны93.

В этот-то момент Никита Иванович и совершил поступок, окончательно

определивший его отношения с императрицей.

В конце января, сразу же после поступления в Петербург известия о ратификации

польским Сеймом раздельного договора, он вызвал в свой кабинет секретарей Дениса

Фонвизина, Якова Убри и Петра Бакунина и объявил, что дарит им пожалованные ему в

новоприобретенных польских областях войтовства Нащанское, Лиснянское и Клещинское.

Встретив Никиту Ивановича на утреннем выходе, императрица сказала ему:

— Я слышала, граф, что вы расточали вчера свои щедроты подчиненным?

— Не понимаю, о чем ваше величество изволите говорить, — сухо отвечал Панин.

— Разве вы не подарили несколько тысяч душ своим секретарям?

— Так это вы называете моими щедротами? Ваши собственные, государыня.

Награждая подданных, вы столь обильно на них изливаете милости, что всегда

представляется способ уделить часть из полученного содействовавшим в снискании

благоволения вашего.

Екатерина смертельно обиделась. И была по-своему права. Как ни крути, поступок

Никиты Ивановича не мог быть расценен иначе, как протест против начавшейся

конфискации имений у польских магнатов, не желавших мириться с разделом их родины.