улице, в обществе — он занят только одним — он думает.

— И каким же образом это происходит? — улыбнулась Екатерина. — Я так и

представляю себе нашего философа, лежащего в постели в ночном колпаке и

рассматривающего потолок.

— Но потом он встает, — подхватил Дидро, — подходит к своему бюро и

набрасывает на листе бумаги пришедшие в голову мысли. Затем, когда голова его таким

образом освобождается, он отдыхает, дает время идеям созреть, затем приводит в порядок

записи, иногда их нумеруя.

— И сочинение готово?

— Нет, тут-то и наступает самое трудное. Нужно подготовить сочинение к печати,

выправить его. Эта работа скучная, нудная и бесконечная, потому что у нас, во Франции,

три-четыре неудачных выражения могут убить прекрасную книгу.

Речь Дидро журчала, как весенняя вода в петергофских фонтанах, но смысл его

слов ускользал от внимания императрицы. Наблюдая за Дидро, она невольно сравнивала

его с Гриммом, и сравнение это было явно не в пользу ее нынешнего собеседника. С

Гриммом ей было так же легко, как, скажем, с Львом Нарышкиным. С той лишь разницей,

что Нарышкин не был так исчерпывающе осведомлен о нравах, царивших в «petit coin»88

Марии-Антуанетты супруги будущего Людовика XVI, отношениях Марии-Терезии с ее

сыном Иосифом или последних bons mots89 прусского короля.

Ежевечерние беседы с Гриммом давали ей возможность дышать воздухом Версаля,

Шенбрунна и Сан-Суси. Триумфы Греза в луврских Салонах, забавные истории,

случавшиеся на вечерах у мадам д’Эпине, так и представали перед ее глазами. Гримм был

знаком со всей Европой. За три недели, проведенные в Царском селе, он получил два

письма от Фридриха, а прусский король умел выбирать друзей.

Стоило, скажем, Екатерине заговорить о Сведенборге, посетовав, что его сочинения

написаны по латыни и потому недоступны ей, как он тут же сказал, что есть немецкий

перевод и немедленно поручил Нессельроде, советнику российского посольства в

Берлине, прислать его. А как тонко и изящно рассуждал Гримм об этих нелепых спорах

88 Интимном кружке (фр.)

89 Остротах (фр.)

между глюкистами и пуччинистами - она смеялась до слез, слушая, как он читал ей своего

«Маленького пророка из Богемишброде».

Да, эти вечерние беседы (Екатерина — в кресле, Гримм — на стуле) превратили

секретаря ланд-графини Гессен-Дармштадтской в souffre-douleur90 русской императрицы.

— Вот результат моих размышлений.

Голос Дидро вернул Екатерину к действительности. Философ протягивал ей стопку

аккуратно пронумерованных листков. В верхней части первого из них стояло заглавие: «О

воспитании юношества».

Начало понравилось.

«Ваше императорское величество создали учреждения для воспитания девочек и

мальчиков, — писал Дидро. — Если они привьются, то через двадцать лет Вашей

империи, наверное, узнать будет нельзя. Россия будет иметь просвещенных отцов и

матерей. Эти отцы и матери дадут своим детям такое же образование, какое получили

сами. Просвещение, поддерживаемое ежегодными выпусками из двух воспитательных

учреждений, упрочится и распространится по всем сословиям».

Императрица углубилась в чтение. Просвещение как шаг к личной свободе,

собственности, а затем, кто знает, и к отмене крепостного права — вот что занимало

ее мысли после того, как работа первого в России законодательного собрания сошла на

нет. Только образованные люди способны разрабатывать и уважать законы. Таких

людей в России пока ничтожно мало, но эта не беда — их надо воспитывать.

Дидро был того же мнения. Он рассыпался в похвалах Смольному институту, в

котором бывал неоднократно. Кадетский корпус оценивал более

сдержанно. На его взгляд, кадеты продвигались в науках слишком медленно.

Ученики второго возраста, пробывшие в корпусе три года, не умели еще как следует

читать. Большая часть учеников третьего возраста, проучившись семь лет, говорили по-

французски хуже воспитанниц Смольного.

— Несмотря на это, — восклицал Дидро, — их незрелые головы переполнены

географией, математикой, всеобщей и русской историей, историей искусств.

— Что же в этом дурного? — удивилась Екатерина, оторвавшись от чтения.

— Но учиться одновременно и науке, и языку — это такая задача, с которой и

взрослый не справится, — возражал Дидро. — К чему такая учеба приводит? К

отвращению. «Мне не нужны ваши науки, к чему они мне послужат? Разве вы хотите

сделать из меня ученого? Я и без этого сумею драться в армии и служить при дворе

императрицы!» — так рассуждают Ваши кадеты. Нужно показать, что хорошо сражаться

90 Поверенного душевных тайн (фр.)

— это одно дело, а плохо командовать — другое, что императрице неприятны услуги

людей, не умеющих воспользоваться воспитанием, которое она им дает.

— Что же для этого надо сделать?

— Нужно перейти от изучения слов к изучению смысла вещей, — живо ответил

Дидро.

— Но это даже для меня слишком мудрено, — усмехнулась императрица.

— Просвещение быстро идет вперед, — возразил Дидро, — и скоро изучение

иностранных языков, то есть познание слов, будет возможно только в ущерб знанию

предметов. Ваши же кадеты изучают и живые, и мертвые (что уж совсем не нужно) языки

в течение своей учебы в корпусе.

— Но не у всех же есть возможность выучиться говорить по-французски дома.

— Об этом я и говорю, — с жаром подхватил Дидро, — домашнее воспитание в

России ничего не даст хотя бы потому, что его поручают людям случайным. России нужна

система всеобщего образования, ну хоть как в Германии, где за это дело принялись

порядочно. В каждом городе должна быть открыта школа. Вы молодая страна, вы

начинаете с чистого листа. Надо все устроить, не повторяя ошибок других, — нигде, кроме

древних Афин и Рима, воспитание молодых людей не имело национальной основы.

— Прекрасные мысли, господин Дидро, прекрасные мысли, — задумчиво сказала

Екатерина. — Но, скажите, кому же этим заниматься? Все само собой не может

устроиться, а у меня кроме Бецкого нет подходящих людей.

— Люди появятся, как только Вы издадите надлежащие установления, — сказал

Дидро.

— Я понимаю это, — отвечала Екатерина. — Видели ли вы сочинение Бецкого о

воспитании юношества?91

— Доктор Клерк, профессор Академии художеств, рассказывал мне о нем. Готов

взять на себя все заботы по его редактированию и изданию. Европа должна знать, каких

успехов достигло просвещение в России.

Екатерина благосклонно наклонила голову и вопросительно посмотрела на

философа. Но Дидро не был бы самим собой, если бы умел вовремя заканчивать беседы с

сильными мира сего. Он принялся доказывать императрице необходимость устройства

анатомического кабинета в Смольном институте, брался даже пригласить для этой цели в

Россию свою знакомую Мари Биерон, содержавшую такой кабинет в Париже.

91 Речь идет о сочинении И.И. Бецкого «Учреждения и уставы, касающиеся до воспитания

и обучения в России юношества обоего пола». В 1773 году печаталось ее второе издание.

— Когда знаменитый Прингль увидел ее анатомические модели и препараты, то

сказал, что они так похожи, что в них «одной только вони не хватает», — втолковывал он

императрице.

Екатерина вежливо улыбалась92.

От уроков анатомии для благородных девиц Дидро перешел к своей излюбленной

теме о полезности конкурсов для поощрения образования.

— Конкурс среди учеников, конкурс среди преподавателей — вот истинный стимул

к ревностной учебе и добросовестному преподаванию, — не унимался он. — Скажу

больше: свободное соревнование — единственное средство спасти народ от пустоты и