править Польшей из Дрездена, Вены, Парижа и Стокгольма.

Узнав о смерти Августа III (точно известно, что произошло это 6 октября 1763 года,

в седьмом часу утра), Екатерина от неожиданности подпрыгнула на стуле. Фридрих II,

получив аналогичное известие, вскочил из-за стола. Впоследствии Екатерина любила

вспоминать об этих монаршьих подскакиваниях и находила их весьма

многозначительными.

В тот же день при дворе состоялась чрезвычайная конференция, в конце которой по

приказанию Екатерины был вскрыт пакет. На его лицевой стороне рукой императрицы

было написано: «Секретный план, поднесенный от графа Чернышева». Написанные

дальше четыре загадочные буквы «СККП» расшифровывались просто «На случай

кончины короля польского».

Содержание пакета чрезвычайно важно для понимания последующих событий.

Захар Чернышев, вице-президент Военной коллегии, предлагал воспользоваться

наступившим в Польше междуцарствием для «округления» западных границ путем

присоединения к России польской Лифляндии, воеводств Полоцкого и Витебского и части

Мстиславского, находившегося по левую сторону Днепра. Главная идея Чернышева

состояла в перенесении русско-польской границы на рубеж рек Западная Двина — Друть

— Днепр.

План этот держался в строжайшей тайне. Циркуляром от 11 ноября 1763 года

дипломатическим представителям России за границей предписывалось опровергать слухи

о том, что «якобы мы намерены с Е.В. Королем Прусским отнять от Республики Польской

некоторые провинции и оные между собой разделить».

Однако в секретнейшей инструкции послу в Варшаве Кейзерлингу, отправленной в

тот же день, говорилось совершенно обратное. Посол должен был сообщить польскому

королю, что Россия не сложит оружия до тех пор, пока «не присоединит оным к Империи

всю Польскую Лифляндию». Особенно патетически звучит начало этого любопытного

документа: «Опорожненный польский престол и избрание на него нового короля есть

случай наиважнейший существительного интереса нашей Империи в рассуждении как

безопасности ея границ, так и наипаче еще ее особливых выгод для знатного участия в

политической системе всей Европы и в ея генеральных делах».

Указание стараться устроить польские дела соответственно российским видам

полетели в главные европейские столицы. В Берлин же, к королю, кроме того были

направлены и астраханские арбузы — первый знак внимания за год переписки.

Ответ пришел незамедлительно.

«Огромно расстояние между астраханскими арбузами и польским избирательным

сеймом, — писал Фридрих. — Но Вы умеете соединить все в сфере Вашей деятельности:

та же рука, которая рассылает арбузы, раздает короны и сохраняет мир в Европе!»

Яснее не скажешь: Пруссия была готова действовать в польских делах сообща с

Россией. Впрочем, Екатерина уже знала об этом из частной переписки, которую она

поддерживала с Фридрихом II.

В России, однако, далеко не все были готовы к сближению с Пруссией. Вполне

откровенно высказывался на этот счет Бестужев. Не скрывали своих сомнений и Орловы.

Екатерина оказалась в затруднительном положении. Дело осложнялось еще и тем,

что в силу своего происхождения и обстоятельств воцарения она вынуждена была весьма

щепетильно относиться ко всему, что давало повод заподозрить ее в симпатиях к

Фридриху. В переписке с Вольтером она не упускала случая поиздеваться над прусским

королем, называя его «мой плосконосый сосед». На официальных церемониях Екатерина

никогда не говорила по-немецки. Уже в августе 1762 года австрийского посла Мерси

д’Аржанто накануне аудиенции у императрицы предупредили, что если он заговорит по-

немецки, Екатерина ответит по-русски. Если же посол предпочтет французский, то беседа

будет вестись на этом языке, которым, кстати сказать, императрица владела в

совершенстве.

Тут и пробил час Никиты Ивановича Панина.

На чрезвычайной конференции по польским делам он твердо высказался за то,

чтобы продвинуть в короли Станислава Понятовского, бывшего фаворита Екатерины.

Если учесть, что Екатерина еще 2 августа 1762 года, через месяц после переворота,

известила Понятовского о том, что она «незамедлительно направляет послом в Польшу

графа Кейзерлинга с тем, чтобы он сделал Вас королем», то становится понятным,

почему через три недели Панина назначили первоприсутствующим в Коллегии

иностранных дел.

В мае 1764 года был заключен прусско-русский союз, а 29 сентября Сейм в

Варшаве под присмотром русских войск и на русские деньги единогласно избрал

Понятовского новым королем Польши.

«Никита Иванович, — писала Екатерина Панину, — поздравляю Вас с королем,

которого Вы сделали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я

верю, сколь безошибочны были все взятые Вами меры».

5

В веке осьмнадцатом, просвещенном, искусство дипломатии состояло в создании

союзов, называемых системами.

Система Панина называлась «Северным аккордом». Главная идея «Северного

аккорда» состояла в создании союза государств севера Европы, объединяющего Россию,

Пруссию, Англию, Швецию, Данию, Саксонию и Польшу против Франции, Австрии и

Испании — владений Бурбонов и Габсбургов. При этом мыслилось, как наставлял сам

Никита Иванович посла в Копенгагене барона Корфа, «поставить Россию способом

общего Северного союза на такую ступень, чтобы она как в общих делах знатную часть

руководства имела, так особливо в Севере тишину и покой ненарушенный сохранять

могла».

Польшу Панин видел естественным членом Союза северных государств.

«Польша, если бы торговля ея и учреждения были благоустроеннее, могла бы

заменить для союзников Австрию, не делаясь для них опасной», — подобные

высказывания послы Пруссии и Англии слышали от Панина не раз.

Скажем больше. Польша в глазах Панина была своеобразным полигоном, на

котором он рассчитывал опробовать взаимодействие активных членов «Северного

аккорда», к которым относил Россию, Пруссию и Англию. К сожалению, расчеты эти

оказались доктринерскими. Уже в апреле 1767 года Фридрих передал посланцу Панина

Каспару фон Сальдерну, что вступать в союз с Англией, Саксонией и, тем более, Польшей

не входит в его планы.

Зыбкость почвы, на которой строились планы Панина, показала и грянувшая

осенью 1768 г. война с Турцией, долго ожидаемая и одновременно неожиданная, как все

войны. Противники Никиты Ивановича открыто ставили ему в вину то, что Россия

вступала в войну с Османской империей один на один, без союзников. Оборонительные

договоры имелись лишь с Пруссией и Данией. С Англией с 1763 года тянулись переговоры

о возобновлении союзного трактата. То обстоятельство, что главные противники России в

польских и турецких делах — Франция и Австрия — были ослаблены и переживали

внутренние неурядицы, служило плохим утешением.

Ход войны, казалось бы, внушал оптимизм. Воевала русская армия успешно, гром

ее побед в Молдавии и Валахии прокатывался по всей Европе. Однако победы куются на

полях сражений, мир же подписывается за столом переговоров. Задолго до того, как

победные залпы пушек фельдмаршала Петра Александровича Румянцева под Ларгой и

Кагулом и взрывы тонущих турецких кораблей в Чесменской бухте возвестили Европе о

рождении новой военной державы, в дипломатических гостиных Вены, Парижа, Берлина,

Лондона, развернулись сражения, не уступавшие по драматизму военным баталиям.

В сражениях этих дипломатам порой приходилось труднее, чем генералам, ведь им

не так легко определить, кто друг, а кто враг. Случается и так, что противник и союзник

предстают в одном лице.