малолетнего Павла Петровича при регентстве Екатерины до его совершеннолетия.

Великая княгиня, казалось, была согласна с доводами Никиты Ивановича, однако все

произошло совсем не так, как он того ожидал.

28 июня 1762 года гвардейские полки провозгласили Екатерину самодержицей

всероссийской.

Главными исполнителями заговора стали трое из пяти братьев Орловых —

Григорий, Алексей и Федор. Григорий, вступивший с Екатериной в тайную связь когда она

еще была великой княгиней, заведовал артиллерийской казной. Алексей служил в

Преображенском, Федор — в Семеновском полку. Веселые, удачливые братья были

кумирами гвардейской молодежи.

— Орловы сделали все, — говорил Фридрих II. И добавлял, вспоминая своего

любимого Лафонтена, — Дашкова была лишь хвастливой мухой, пахавшей, сидя на рогах

быка.

Переворот свершился, как это всегда бывает в России, при полном одобрении

народа. Петр Федорович, повел себя, как вспоминал впоследствии прусский король, как

ребенок, которого отправляют спать. Собственноручно написав отречение от престола, он

стал жаловаться, капризничать, просил разрешения уехать в Голштинию со своим

любимым арапом Нарциссом, скрипкой, мопсом и Елизаветой Воронцовой. Однако уже

через девять дней после переворота бывший император, как было объявлено в

правительственном манифесте кончил свою жизнь в Ропше «от приступа

геморроидальных колик».

«Все решилось на основе ненависти к иноземцам», — так сама Екатерина

оценивала побудительные мотивы переворота, приведшего ее к власти.

Но она сама была природной немкой, вполне, впрочем, обрусевшей и

подчеркивавшей уважение к канонам православной веры не в пример своему покойному

супругу. Ни в брачном контракте, ни в манифесте о воцарении Петра III о Екатерине как

его возможной преемнице упомянуто не было. К тому же — и это, пожалуй, самое

серьезное — Петр III не успел короноваться, считая по примеру своего кумира Фридриха

II эту процедуру пустой формальностью.

Отсюда — обещание «узаконить такие государственные установления, по которым

бы правительство любезного нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах

течение свое имело», данное в манифесте о восшествии от 6 июля.

В августе 1762 года Панин представил Екатерине проект учреждения

Государственного совета, идея которого у него созрела еще тогда, когда он был

посланником в Стокгольме. В Швеции действовала конституционная форма правления,

при которой права короля ограничивались парламентом.

Панин почему-то не замечал изъянов шведского государственного устройства,

превративших страну в арену открытого противоборства враждующих партий, которые

содержались на деньги иностранных государств, и предлагаемые им реформы только на

первый взгляд выглядели вполне умеренными. Критикуя господствующий произвол,

«прихоти и собственные виды» фаворитов и «случайных людей», Никита Иванович ратовал

за учреждение Совета из шести-восьми министров, которые имели бы право едва ли не

решающего голоса при принятии важнейших государственных решений.

Тем не менее 28 декабря 1762 года, поколебавшись четыре с лишним месяца,

императрица подписала было Манифест об учреждении Государственного совета и

реформе Сената47, но в тот же день «надорвала» его, поступив, как Анна Иоанновна с

манифестом верховников. Остановили ее, как говорят, возвратившиеся из ссылки бывший

канцлер Бестужев и фельдцейхмейстер Вильбоа. Они усмотрели в панинском проекте

покушение на самодержавную и попытку установления аристократического правления.

Неудача с учреждением Государственного совета крайне раздосадовала Панина.

47 Размышляя о причинах такой уступчивости со стороны Екатерины, трудно не прийти к выводу, что

историкам, к сожалению, мало что известно как о ее отношениях с Паниным до 1762 г., так и о назначении

Никиты Ивановича на ключевую в династическом отношении должность обер-гофмейстера – якобы по

рекомендации М.И. Воронцова.

«Сапожник никогда не мешает подмастерье с работником, но нанимает каждого по

своему званию, а мне же, напротив, случалось слышать у престола государева, от людей

его окружающих, — была бы милость, всякого на все станет», — говорил он,

неприязненно косясь в сторону Григория Орлова.

Между тем фаворит старался не злоупотреблять своим положением. По словам

желчного летописца нравов екатерининского времени князя Михаила Щербатова, он умел

«подчеркнуть и утвердить в сердце своем некоторые полезные для государства правила:

никому не мстить, отгонять льстецов, не льстить государю, выискивать людей

достойных». Характером и обликом Орлов был русский человек — прямой, открытый,

доверчивый до абсурда. Привычки его были самые патриархальные, а всем развлечениям

он предпочитал охоту, бега и кулачные бои.

Надо ли говорить, как важно было для Екатерины, остро сознававшей на первых

порах всю непрочность своего положения, иметь возможность опереться на крепкое плечо

Григория Орлова? Когда он был рядом, императрице дышалось свободнее.

— J’avais les plus grandes obligations à ces gens-la48 — говорила она впоследствии.

Весной 1763 года при дворе даже начали поговаривать о свадьбе императрицы с

Орловым. Бестужев принялся было собирать подписи под прошением дворянства

государыне о вступлении в брак, однако Никита Иванович, опиравшийся на всех

недовольных Орловыми, решительно воспротивился.

— Императрица всероссийская может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова

не может быть императрицей, — говорил он, не стесняясь того, что слова его слышали

многие.

Брак не состоялся, но Орлов остался самым близким Екатерине человеком. Перед

ним открывались головокружительные возможности. Перечень его официальных

должностей был обширен: генерал-фельдцехмейстер и генерал-директор над

фортификациями, директор канцелярии опекунства иностранных дел, член комиссии о

правах дворянства, депутат комиссии о составлении нового уложения, председатель

Вольного экономического общества и пр.

Однако для того, чтобы соответствовать требованиям, которые предъявляло его

положение первого вельможи империи, Орлов не имел ни достаточного воспитания, ни

природного такта. Ему были отведены покои во дворце, но жить он предпочитал в доме,

приобретенном у банкира Штегельмана, или на мызах в Гатчине или Ропше, подаренных

ему императрицей. Государственным делам, скучнейшим канцелярским занятиям Орлов

предпочитал радости заячьей или медвежьей охоты. Он ухитрялся не являться даже на

48 Я была обязана этим людям всем – (фр.)

собрания учрежденного Екатериной Вольного экономического общества, назначавшиеся в

его собственном доме.

«Способности Орлова были велики, но ему недоставало последовательности к

предметам, которые в его глазах не стоили заботы. Природа избаловала его, и он был

ленив ко всему, что не сразу приходило к нему в голову», — сожалела Екатерина.

Инертность Григория приводила в отчаяние Алехана — амбициозного и

предприимчивого младшего брата — истинного вдохновителя «орловской партии».

«Doux comme un mouton, il avait le coeur d’une poule49», — печально вторила

неистовому Алехану Екатерина.

Впрочем, так высказываться императрица стала много позже. Во времена, о

которых мы ведем речь, дело обстояло совсем иначе.

«Это был мой Блэкстон, — говорила Екатерина своему секретарю Козицкому. — Sa

tête etait naturelle et suivait son train, et la mienne la suivait50».

Иногда, правда, императрица делалась вдруг более откровенной:

«Панин и Орлов были моими советниками. Эти два лица постоянно противных