императрица дала понять некоторым приближенным, что их ожидает сюрприз. Мужчины

явились при орденских лентах и полной кавалерии, дамы — в праздничных нарядах,

раздушенные и сверкающие бриллиантами. Все знали, что во внутренних покоях

императрицы состоится обручение, что уже назначены свидетели, а в придворной церкви

ожидает в парадном облачении митрополит Новгородский.

В семь часов в сопровождении младших сестер и великих князей с супругами

появилась Александра Павловна, одетая как невеста. Из Гатчины прибыли Павел

Петрович с Марией Федоровной. Члены императорской семьи расположились отдельно, у

витрин и стеллажей, в которых на пурпурном бархате были выставлены большая и малая

императорские короны и регалии. Великие князья Александр и Константин стояли у ниши

в стене, у их ног на низких бархатных табуретах устроились великие княжны, среди

которых всеобщее внимание было обращено на бледную от чувств невесту.

С антресолей соседнего зала Св. Георгия, где укрылся оркестр, лилась тихая

музыка Сарти. Сам маэстро, задавал такт ритмичными движениями руки. За спинами

музыкантов белели лица хористов. На пюпитрах перед ними были закреплены листы с

текстом торжественной оды, написанной Гавриилом Романовичем Державиным

специально для сегодняшнего вечера. Она начиналась словами:

Орлы и Львы соединились,

Героев храбрых полк возрос,

С громами громы породнились,

Поцеловался с шведом росс.

В ожидании прибытия Екатерины и Густава придворные выстраивались

шпалерами. Их величества, однако, задерживались. Дамы, утомленные ожиданием, начали

перешептываться. Павел Петрович, вытащив из карманчика камзола золоченую луковицу

швейцарского брегета, недоуменно поднял брови вверх и посмотрел на жену. Великая

княгиня мяла в руках носовой платок и улыбалась.

Наконец, пробило восемь часов. Все истомились в ожидании, не зная, чем

объяснить отсутствие главных действующих лиц предстоящей церемонии. Александра

Павловна и ее мать волновались все заметнее. Глухой шепот в зале становился

неприлично громким, его не заглушали даже рулады итальянского оркестра. Никто не мог

понять, что же собственно происходит.

2

А происходило следующее.

В полдень этого дня в комнатах князя Зубова в Зимнем дворце вновь собрались

полномочные. Князь Платон ощущал прилив сил. Будучи человеком старательным, он всю

ночь штудировал греческих и римских классиков, ища вдохновения в образцах античного

красноречия. Устроившись в своем любимом вольтеровском кресле с высокой спинкой, он

зорко наблюдал за сидевшими напротив шведами — Штедингом, Рейтергольмом и

Эссеном.

Слушая секретаря Штединга, зачитывавшего — статья за статьей — текст трактата,

Рейтергольм полуопустил веки. Его сухое лицо аскета с бледными бескровными губами

было бесстрастно до такой степени, что порой Зубова покидала уверенность в том, что

барон бодрствует. Сидевший несколько поодаль Штединг, напротив, самым

заинтересованным образом реагировал на происходящее. После зачтения статьи,

признававшей незыблемой линию разграничения владений России и Швеции в

Финляндии, он впился глазами в лицо Рейтергольма, будто пытаясь неким месмерическим

воздействием вывести первого министра из прострации, в которой тот пребывал. Однако

нервы у барона были, надо думать, не слабее, чем у его предков — викингов. Даже после

того, как он услышал значительную, надо сказать, сумму субсидий, выделявшихся

Швеции, на его лице не дрогнул ни один мускул.

Морков, как и Зубов, предчувствовал близкий триумф. В случае удачного

завершения дела Зубову был обещан фельдмаршальский жезл, графу Аркадию Ивановичу

— вице-канцлерство. Полагая, что время, остававшееся до обручения, не оставляет

шансов для новых дискуссий и препирательств, Морков стремился произвести

впечатление на шведов изысканными манерами. С жеманной расслабленностью вельможи

двора Людовика XIV, он брал кончиками пальцев из великолепной, усыпанной

бриллиантами табакерки маленькую щепотку табака и, оттопырив мизинец, закладывал ее

в ноздрю. Его слегка одутловатое чувственное лицо искажалось при этом приятственной

судорогой. Чихнув деликатно, по-кошачьи, граф промакивал нос батистовым платком,

надушенным из постоянно находившегося при нем серебряного флакона с французским

парфюмом.

На гостей, однако, ужимки Моркова заметного впечатления не производили. Граф

Эссен, подававший больше признаков жизни, чем первый министр, с надеждой

посматривал в сторону Безбородко и Остермана.

Хитроватые глазки Безбородко, притаившиеся под лохматыми хохлацкими

бровями, смотрели бесстрастно, да и все выражение его физиономии, украшенной

шишковатым лбом и носом бульбочкой, напоминало, что находился он в покоях князя

Зубова лишь потому, что его позвали, а статьи договора он слушает, поскольку на то

воспоследствовало указание Ее императорского величества. Даже поза, в которой

находился Александр Андреевич — вполоборота от Моркова — была выбрана не

случайно. Видеть самодовольное лицо графа Аркадия Ивановича было выше его сил.

Зубова Александр Андреевич тоже, мягко выражаясь, не жаловал, более того, в душе

презирал, называл в переписке с друзьями не иначе, как тварью. Однако, когда взгляд

всесильного фаворита, как бы блуждавший по комнате, останавливался на нем, скучающее

выражение лица Безбородко мгновенно сменялось заинтересованной сосредоточенностью.

Александр Андреевич даже губами начинал пошевеливать, будто повторяя и взвешивая в

уме статьи трактата.

И происходило это вовсе не оттого, что Александр Андреевич был трусоват. Просто

он знал жизнь.

От внимательного взгляда Безбородко не ускользнуло, что когда секретарь

шведского посла начал зачитывать статью о свободе Александры Павловны исповедовать

православную апостольскую греческую веру, лицо Рейтергольма переменилось. Пожав

плечами, будто поеживаясь, он остановил чтение жестом руки и скрипучим голосом

объявил, что не уполномочен обсуждать четвертый артикул.

— Но вы показали проект, который обсуждался на прошлом заседании, Его

величеству? — осведомился Зубов.

— Его величество изволил оставить его у себя, — холодно отвечал Рейтергольм.

После короткого совещания с Зубовым Морков твердо сказал, что проект трактата

уже одобрен Ее императорским величеством и поэтому вносить в него какие-либо

изменения не в их власти.

На это Рейтергольм, пожевав губами, произнес, что ему остается лишь вновь

доложить о русской позиции королю. Возражений ни от Зубова, ни от Моркова не

последовало. Договорились, что к шести часам Морков приедет в шведское посольство,

чтобы забрать одобренный королем текст трактата и брачный договор.

— Если, разумеется, Его величество изволит его одобрить, — оговорился

Рейтергольм.

Безбородко промолчал.

3

Когда в шестом часу Морков приехал в здание на Крюковом канале, он сразу же

был проведен к Штедингу. На вопрос, просмотрел ли король переданные от князя Зубова

бумаги, посол с тяжелым вздохом ответил:

— Просмотрел и весьма внимательно. — С этими словами он протянул Моркову

текст трактата.

Граф, холодея от предчувствий, раскрыл сафьяновую папку.

— Но позвольте, Ваше превосходительство, — произнес он неверным голосом, —

куда подевалась четвертая сепаратная статья?

— Его величество изволил оставить текст этой статьи у себя, — сказал Штединг.

Морков был настолько ошеломлен, что на какое-то время потерял дар речи.

— Что это значит, барон? — наконец выдавил он из себя. — Объяснитесь.

— Что я могу вам объяснить, — устало сказал Штединг, — когда сам ничего не