Для неизвестного скульптора это была прекрасная возможность

воспеть славу властителя, продемонстрировав отчаяние

побежденных. Лица их выражают ужас поражения и смерти,

тела обезображены страшными ранами.

Эвмен II построил большой алтарь Зевса и Афины

Никефоры, по основанию которого идет длинный фриз (130

метров) на восточный манер с изображением <133>

«Гигантомахии». (Внутри был другой фриз, менее динамичный,

более классический по форме, посвященный Телефу – сыну

Геракла и мифическому предку династии.) С одной стороны –

гиганты, ужасные львиноголовые или змееногие и крылатые

чудовища; с другой – олимпийцы, движения которых сдержанны

и величественны. Какая мощь, какой порыв в этой яростной

схватке, проникнутой романтизмом, напоминающим

беспокойное искусство Рюда! Сколько проникающей в душу

экспрессии в лицах чудовищ! Какой реализм даже в мельчайших

деталях – шкурах чудовищ, чешуе змей – в деталях,

заполняющих все пустоты, как будто художник боялся

незаполненного пространства! С некоторой ностальгией

вспоминается «Гигантомахия» Парфенона, изваянная тремя

веками раньше. Неистовый Скопас довел до апогея беспорядок,

вихрь страстей, чтобы лучше выразить горькое варварство

конфликта, который потряс вселенную до триумфа богов.

Сила этих творений в том, что авторы осмелились наконец

выразить ужас и безнадежность перед лицом смерти или

варварства. Вкус к мрачному, болезненному, уродливому, к тому,

137

что отвергает человеческий разум и чувство меры, любование

всем этим дает право рассматривать названные произведения с

точки зрения психоанализа. Цели искусства эпохи эллинизма,

вероятно, почти не отличались от задач классического

искусства, но конвульсии беспокойной эпохи освободили

художника от сдержанности и стеснения: жестока, запятнана

кровью победа разума. Мир, познавший ужас и миражи,

воплотил себя на высоком акрополе Пергама.

На Родосе также существовала блестящая школа

скульпторов, которая следовала азиатскому стилю. Продукция ее

разнообразна – от тройной «Гекаты» в архаическом стиле до

«Нимфы», очень свободно повторяющей одну из самых

«модернистских» скульптур – «Афродиту Дойдале». Подлинным

шедевром является группа «Лаокоон» (около 50 г. до н. э.), в

которой проявился вкус к патетике, очень напоминающий

пергамский, по, может быть, несколько смягченный из-за

необходимости показать детей, которые, правда, будут задушены

ужасными змеями.

Ту же «анатомию страданий» (Ш. Пикар) мы находим в

Тралле в огромной группе «Фарнезский бык» (около 100 г. до п.

э.). Скульпторы изобразили очень редкий миф о наказании

Дирки двумя сыновьями Антиопы. На <134> вершине скалы

юноши готовят казнь Дирки, трепещущее тело которой,

привязанное к дикому быку, будет затем брошено в источник.

Огромная пирамидальная масса выражает высшую степень

взволнованности.

На севере Анатолии работали два великих мастера. Дойдал

из Вифинии изваял Афродиту, сидящую на корточках в ванне и

поливающую водой свое крепкое тело. Это жанровая сцена, в

которой богиня – лишь предлог для демонстрации отважной,

виртуозной техники. Боэт из Халкедона дал миру «Мальчика с

гусем», вызвав новый интерес к детству.

Сирийская школа осталась более классической. Ее

представители любили изображать дородных, с пышными

формами натурщиц. Самое характерное произведение этой

школы – группа «Афродита, Пан и Эрот», найденная на Делосе

в помещении коллегии Посейдониастов из Берита. По словам

Ш. Пикара, богиня скорее похожа на смертную толстушку, ее

можно бы назвать красоткой с левантийской грацией.

138

Изящный реализм Александрии

Несмотря на богатство и разнообразие азиатских школ,

скульптура птолемеевского Египта легко выдерживала

сравнение с ними. Иногда их даже трудно отличить друг от

друга. «Галат» из Фаюма очень близок пергамскому «Галату», а

дородная александрийская «Афродита» живо напоминает своих

сирийских сестер.

Влияние Праксителя чувствуется в Александрии сильнее,

чем где бы то ни было. Оно проявляется в основном в

бесчисленных женских изображениях, часто имеющих с

богиней только общее имя: Афродита Анадиомена («выходящая

из воды»), распускающая волосы или завязывающая сандалию,

«Афродита целомудренная», кокетливо прикрывающая прелести

своего пухлого тела. Одно из самых прекрасных подражаний

образцам Праксителя, родом из соседнего с Александрией

центра, – «Венера из Кирены» (II в. до п. э.).

Художники увлечены были пристальным наблюдением за

действительностью, и мы имеем все основания полагать, что в

этом реализме сливаются влияние греческое, восходящее к

искусству классики, и влияние египетское, поскольку местные

мастера всегда с удовольствием предавались тщательному

изучению окружающего <135> мира. Все чаще и чаще забавные

ситуации изображались ради них самих, на смену сценам

религиозного характера приходили жанровые сцены, где охотно

резвятся милые, толстощекие амурчики с лукавыми лицами и

самые обычные животные – так же как в эпиграммах

«Антологии». Скульпторы любят изображать различные

социальные типы, и перед нами проходит жизнь бедняков –

моряков, крестьян, рыбаков, шутов – ценные свидетельства для

изучения повседневной жизни. Они не обошли своим

вниманием и не совсем обычные этнические типы, которые

встречались на улицах космополитической Александрии,–

нубийцев, ливийцев и т. д. В живописном рельефе, одном из

самых оригинальных созданий александрийского искусства,

скульпторы помещали в скромную рамку целый пейзаж –

сельский, очень похожий на тот, что воспевался в идиллиях, или

городской. Любовь к жизни во всех ее проявлениях сквозит в

жанровых сценах и живописных рельефах. Она видна и в

портретах, в основном царских, в самых лучших из них виден

результат глубокого психологического анализа. Перед нами

139

замечательные бюсты первых Птолемеев, последняя из цариц –

великая Клеопатра с ее орлиным носом и властным профилем

под вуалью.

Греко-египетский синкретизм

В то время как греческое искусство Александрии стремилось

воплотить жизнь во всей ее неуловимости, традиционное

египетское искусство умирало. Скульпторы продолжали

работать по канонам времен фараонов, доказательство чему –

рельеф «Коронация Птолемея IV Филопатора», на котором

властитель изображен в виде фараона в окружении богинь

Верхнего и Нижнего Египта. Это было умирающее искусство, в

котором условность заменяла непосредственность.

Более притягательным кажется смешанное искусство,

появившееся уже в конце IV в. до н. э. в погребальных

памятниках Пет-Осириса, египетского жреца, героизированного

на греческий манер, барельефы с изображениями которого

демонстрируют любопытную смесь местных мотивов и

греческих типов. Еще более замечательные произведения дает

нам круглая скульптура. Большая голова из зеленого сланца, как

полагают Птолемея Эвергета, хранящаяся в Копенгагене,

изображает полное лицо <136> с чертами Аполлона. Другая

голова из зеленого сланца, которая находится в Британском

музее, под названием «Африканец», – портрет человека ярко

выраженного хамитского типа со слегка вьющимися волосами и

едва уловимым выражением иронии, жестокости и

таинственности на костлявом лице. Это великолепное

произведение, в котором сливаются две техники и, можно

добавить, две мудрости.

Мир красок: живопись и мозаика

От художника, как и от скульптора, требуется умение и