не выпутаться. Ему ставят условие, что он должен провести неделю в монасты-ре на
покаянии, тогда его отец согласится его простить и оплатит его долги. Пьетро вы-нужден
принять эти условия, и покидает Марию.
Она в бешенстве от всего случившегося. Теперь понятно, что и визит Висконти, и
заключение Пьетро в монастырь - звенья одной цепочки, родственники хотят разлучить ее
с Антонелли, и тут из чувства противоречия она решает окончательно и бесповоротно, что
любит молодого человека. Вероятно, если бы наоборот, они получили согласие на брак, то
любовь Марии улетучилась бы в одну секунду. Впрочем, чего гадать, что случилось, то
случилось.
“Бедный Пьетро - в рясе, запертый в своей келье, четыре проповеди в день, обедня, всенощная, заутреня - просто не верится - так это странно”. ( Запись от 31 марта 1876 го-
да.)
Она осталась в Риме одна, без ежедневных визитов своего ухажера. Рим для нее опустел, о
любви говорить не с кем, а раз думать не о любви, тогда о чем, как ни о славе. “Желаю
славы!” написано на каждой обложке тетрадей, в которых она вела свой дневник. Она
возвращается к мысли, что, наконец, пора становиться певицей или художницей. В ее
дневнике появляются восклицаниями:
“ Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие!
Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего.
Что не произведено тщеславием, произведено страстями.
Страсти и тщеславие - вот единственные владыки мира!
(Запись от 5 апреля 1876 года.)
Но слава славой, тщеславие тщеславием, однако гордость ее уязвлена совсем дру-гим.
Прошло восемь дней, но Пьетро не возвращается. Она в ужасе, кардинал отнял у нее
Пьетро, неужели его власть так велика? И почему сам Пьетро не сопротивляется, почему
не ломает все вокруг, почему не кричит, как кричит она, когда ей что-нибудь не нравится?
“Неужели он ничего не делает, чтобы вернуться?”
В груди у нее стеснение и она начинает кашлять. Она думает, что благословение папы Пия
IX и его портрет, который она держит у себя, принесли ей несчастье. Кто-то ей сказал об
этом, и она суеверно поверила. У нее начинаются истерики, нервные припадки.
“Я не могу кричать, и мои зубы стучат, а челюсти судорожно сжимаются, вероятно, я
отвратительна в таком виде, но какое это имеет значение! Я царапаю себе грудь и кусаю
пальцы, а Бог видит это и не сжалится надо мной!” (Неизданное, 10 апреля 1876 года.) Чтобы хоть как-то отвлечь ее, мать 12 апреля увозит Марию в Неаполь.
Уезжая из Рима, она записывает в дневнике:
“Я хотела бы жить, любить и умереть в Риме”.
Помните, что она записала, приехав в Рим?
“ О Ницца, Ницца! .. Жить только во Франции...”
Неаполь, разумеется, с первого взгляда ей тоже не нравится.
“В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы - по архитектуре и древности. В
Неаполе - так же грязно, да к тому же все дома - точно из картона на французский лад”.
(Запись от 16 апреля 1876 года.)
Они посещают Помпею. Осматривая мертвый город, они по очереди отдыхают на стуле,
который взяли напрокат вместе с носильщиком. Мусе нравится обслуживание тури-стов, она хвалит администрацию раскопок. Они осматривают остатки домов, стоят перед
скелетами людей, застывших в душераздирающих позах, но думает Муся все время о сво-
ем.
“Женщина до замужества - это Помпея до извержения, а женщина после замужест-ва -
Помпея после извержения”. (Запись от 18 апреля 1876 года.)
Красивые слова, претендующие на афористичность, а если вдуматься не более чем
юношеская чушь, благоглупость. Она все время думает о Пьетро и примеряет на себя за-
мужество, ей хочется уверить себя, что ей одежды брака совершенно не нужны.
В то же время она записывает в дневнике:
“У Пьетро и без меня есть кружок, свет, друзья, словом, - все, кроме меня, а у меня без
Пьетро - ничего нет”. (Запись от 19 апреля 1876 года).
Можно было бы поверить, если бы в неопубликованных записях дневника в это же самое
время не возник некий граф Александр Лардерель. Сын француза и итальянки из семьи
князей Сальвати, связанных родственными узами с Боргезе и Альдобрандини, звуч-ными
и известнейшими итальянскими фамилиями. Он близок к королевской семье, его сестра
приходится невесткой морганатической супруге короля Виктора-Эммануила II. Не
слишком высокий, сутуловатый, с кривыми ногами, он везде показывается со своей лю-
бовницей. Ему двадцать четыре года, он практически одного возраста с Пьетро, он посто-
янный герой светской хроники ведущих газет от Неаполя до Рима, он промотал состояние
и семья недовольна им и, наконец, что самое главное, он напоминает ей герцога Гамиль-
тона. Он полностью соответствует образу денди: ведь денди отличается тем, что у него
громкое имя, блестящая жизнь, любовь к конному спорту и мотовство, как двигатель всей
его жизни.
По приезде в Рим она тут же делится своим новым увлечением с Диной.
Дина поражается, как она может с таким постоянством влюбляться в подобных прожига-
телей жизни и распутников. Муся смеется:
“Что ты хочешь, я их обожаю, особенно Лардереля. Ах! Лардерель! Я опять в вос-торге от
одного воспоминания об этом чудном развратнике. Пьетро - очевидное для меня существо, а тот - только тень, которая вдохновляет меня”. (Неизданное, запись от 23 апре-ля 1876
года.)
Она ничего не скрывает от будущих читателей своего дневника, и это дает ей право
записать:
“ Все мемуары, все дневники, все опубликованные письма - только покрашенные
измышления, предназначенные к тому, чтобы вводить в заблуждение публику. Мне же нет
никакой выгоды лгать. Мне не надо ни прикрывать какого-нибудь политического акта, ни
утаивать какого-нибудь преступного деяния. Никто не заботится о том, люблю ли я или не
люблю, плачу или смеюсь. Моя величайшая забота состоит только в том, чтобы выра-
жаться как можно точнее”. (Запись от 19 апреля 1876 года.)
К сожалению, в контексте теперешнего текста дневника ее высказывание насквозь
фальшиво, жеманно и неискренно, но ее вины, в который раз уж повторяю, в том нет. Од-
нако если помнить, что наряду с графом Пьетро Антонелли, существует еще и развратник
граф Александр Лардерель, которого она вожделеет, может быть, не меньше, если не
больше, чем Пьетро, то этим словам веришь.
Но Лардереля нет рядом, а Пьетро появляется, как только они возвращаются в Рим. И тут
случается то, о чем опять дневник не повествует.
“А теперь, я прошу вас, не читайте то, что я сейчас напишу. До сих пор я думала, что эта
книга будет образцом морали и будет рекомендована для чтения в школах и пан-сионах.
Послушайте, я советую вам не читать дальше, потому что вы разочаруетесь во мне, вот и
всё!.. Он притянул меня к себе... не читайте, еще не поздно!.. он поцеловал меня в правую
щеку... и вместо того, чтобы оттолкнуть его, я отдалась в его власть и обняла обеими
руками за шею... Черт возьми!.. он положил мне голову на плечо, целуя мне шею слева и...
какой ужас! Первый раз я была в объятиях мужчины. Я собрала все мои силы, а так как
наши лица были чрезвычайно близки друг к другу, я приняла важное решение и
поцеловала его в губы; я, которая до сих пор даже не коснулась его губами. И этот первый
плечо”. (Неизданное, запись от 25 апреля 1876 года.)
Всего несколько дней они пребывают в Риме и все эти дни, вечерами, рядом с ней стонет
ослабевающий от страсти Пьетро: “Я вас люблю! Я вас люблю! Я вас люблю!!”
Мусе нужны веские доказательства его любви, она надеется, что он, наконец, пред-ставит
ее семье, но этого не происходит. Как же так? Она-то была готова на все, она все
поставила на карту, она не сделала только последнего шага, как она сама пишет в неиз-
