Я представился и сразу же не преминул уточнить:

— У тебя есть собственное судно, Надин?

— Нет, какое там судно,— смеется Надин,— жилья своего и того пока нет. «Клируотер» для меня и работа, и дом. Хожу на нем первым помощником, хотя и имею диплом капитана. Я окончила Корнелльский университет по специальности «водная экология и охрана окружающей среды». На нашем судне мы ходим вверх-вниз по Гудзону, учим экологической грамоте, ведем экологические наблюдения, исследования.

Рассказываю Надин о прошлогоднем плавании на шхуне «Полярный Одиссей», об экологической миротворческой экспедиции «Дунай — Лена», которую сейчас проводят мои товарищи по клубу «Путешествия в защиту мира и природы».

— Именно — мир и природа,— поддерживает с жаром Надин.— Есть единая общая проблема выживания человечества, и ее слагают угроза ядерной войны и экологическая угроза. Две неразделимые составные части, две стороны одной медали. Не справившись с одной из этих опасностей, пусть даже при полном успехе в другой,— мы не обеспечим выживания виду «Ното Sapiens».

В том, что Надин не просто говорит, но и активно действует, меня убедили не только ее фразы — отточенные, острые, емкие, выдающие профессионализм и полемический опыт. От ее земляков из штата Коннектикут я узнал, что на счету этой молодой американки уже пять арестов за «проникновение в запретную зону» — полицейские власти задерживают тех, кто проникает на территории ядерных полигонов и препятствует проведению испытаний. Надин вместе с другими противниками ядерных испытаний на полигоне в Неваде требовала присоединения США к советскому мораторию.

Активисты организации «Клируотер» — это переводится как «чистая вода» (так же называется и принадлежащее ей учебное исследовательское судно) — вот уже четверть века занимаются охраной природы. В этой организации — более пятнадцати тысяч членов: по представлениям «Клируотер» внесены сотни тысяч долларов штрафов за загрязнение водоемов, десятки фабрик и предприятий вынуждены установить современное очистное оборудование, перейти на безотходные производственные циклы.

— Мы не только рассылаем экологические бюллетени, выступаем по радио, в печати,— говорит Надин.— Мы проводим на берегах Гудзона концерты и фестивали. Традицию эту заложил в конце 60-х годов известный певец Пит Сигер. С тех пор на празднике мы говорим: смотрите, как хорош Гудзон, смотрите, каким отравленным, грязным он был не так давно. И посмотрите, каким он может и должен стать...

Зимой, в межсезонье, Надин занимается изучением экологических последствий ядерной войны для океана. Страшная тема, еще более жуткая потому, что это отнюдь не научная фантастика: обмен ударами по подводным целям, удары из-под воды, отравление акваторий, направленный подводный ядерный взрыв, волна от которого, многократно превосходящая самое мощное цунами, обрушится на берега, на сотни километров захлестнет сушу радиоактивным потопом...

— Надин,— спросил я,— в чем же, по-твоему, решение? В принятии правильных законов, договоров, соглашений? В их четком соблюдении?

Выслушав мой вопрос, Надин кивнула:

— Ты знаешь, я, наверное, неисправимая оптимистка: верю, что дела меняются к лучшему. И чувствую, как общественное мнение набирает силу, просто физически это ощущаю. В каких-то вопросах у нас в стране мы иногда расходимся, спорим отчаянно, но зато единодушно принимаем девиз нашей организации:

«Мы не получили Землю в наследство от наших родителей,

Мы взяли ее взаймы у будущего наших детей».

Виктор Чавез: «я ехал сюда с надеждой, уезжаю с уверенностью…»

Этот коренастый смуглый крепыш с черными волнистыми волосами до плеч, черными усами и черными, блестящими, как маслины, глазами, почти не участвовал в дискуссиях. Лишь изредка бросал он короткую точную фразу и умолкал, то ли размышляя над ответами других, то ли задумавшись, как ответить себе самому.

— Слишком многое я пережил в свои тридцать шесть,— ответил он на вопрос о причинах его неразговорчивости.

Мать Вика была испанкой; ее не стало, когда Вик, младший из шести детей, был совсем крошкой. Отец — индеец-апач, вырастил их один. Сколько помнит себя Вик, всегда работал: с пяти лет продавал и разносил газеты, чистил обувь, помогал скотоводам — настоящим ковбоям! — на ранчо, объезжал диких лошадей, участвовал в родео. В 17-летнем возрасте попал в армию, в морскую пехоту. После полутора лет службы в Штатах и на Окинаве, оказался во Вьетнаме. Из «адовой мясорубки», как говорит Вик, через три месяца его, тяжелораненого, вывезли на санитарном самолете. От ранений на всю жизнь остались шрамы на голове и груди. И — ненависть к войне.

После демобилизации Виктор поступил в полицию, в отряд мотопатрулирования.

...Однажды автомобиль угонщика буквально перемешал его плоть с железом полицейского мотоцикла.

— Ты, наверное, видел подобное в гангстерских фильмах,— с горечью говорит Виктор,— выглядит эффектно. Но не приведи господь испытать это в жизни! Я испытал...

Но в разбитом, израненном теле ожил голос — сильный, музыкальный, бархатистый. Не закончив лечение, Виктор Чавез стал брать уроки игры на гитаре, занялся пением. Он исполнял народные баллады и собственные песни в стиле «кантри». Поет о природе, вольных просторах, свободолюбивых людях, которым не нужна атомная бомба, не нужны войны и убийства. Человеку нужен для счастья свежий чистый воздух, напоенный любовью.

За короткий срок песни Виктора Чавеза обрели заметную популярность и в Соединенных Штатах, и за рубежом. У него есть одиннадцать записей и пластинок. Двенадцатый диск — надеется он — будет записан после советско-американского похода за мир.

Мы слышали песни Виктора Чавеза на протяжении всего марша — они звучали на пеших переходах, озорные, веселые мелодии «кантри» помогали одолеть усталость. В совместных концертах на биваках мягкий и мощный голос его завораживал пять сотен участников похода, сливаясь с шорохом елей под белыми новгородскими ночами. На антивоенных митингах в Твери и Клину его песням аплодировали тысячи.

На телестудии в Останкине Вик, изменив своему правилу меньше говорить и больше петь, сказал миллионам советских телезрителей: «Мое сердце растворилось в теплоте и открытости советских людей. Ваша искренность, ваша жажда мира и дружбы многое изменили во мне. Я ехал сюда с надеждой, уезжаю с уверенностью...»

Ленинград — Новгород — Калинин — Клин — Москва Григорий Темкин, наш спец. корр. Фото автора

Человек, о котором мне хочется рассказать, был из беспокойного племени исследователей. Ямал-Харютти — Ямальский житель — такое прозвище получил он от кочевников Ямала. О нем и сейчас помнят на Севере.

Председатель самого северного на полуострове сельского Совета Николай Окатэтта на мои вопросы о Ямал-Харютти и его спутниках ответил коротко: «Эти люди жили на нашем Ямальском полуострове, но трудно о них рассказать». Что же, может быть, это удастся мне. Ведь я давно иду по следу ямальских экспедиций двадцатых годов.

Работал в тундре, расспрашивал людей в поселках, вел поиски в архивах Салехарда, Тобольска, Москвы. Но самая большая удача ждала меня в Свердловске. В семье П. В. Евладова, сына Ямал-Харютти, сохранились письма, карты, старые фотопластинки и, главное,— полевые дневники Владимира Петровича Евладова.

Аргиш уходит от весны

17 марта 1928 года из Обдорска (ныне Салехард), «столицы» западносибирских тундр, выступил на север необычный санный поезд — аргиш — несколько десятков тяжело груженных нарт, запряженных четверками оленей. Невдалеке двигалось сменное стадо в полторы сотни голов.