– Фрэнк очень мил. Хотя и не такой романтик, как ты.

– В самом деле? Это меня удивляет. Я полагал, что романтик именно он. А что можно сказать о вас, Пола? Не раскаиваетесь, что стали доктором?

– Пожалуй, у меня не было выбора.– Кончиком пальца она осторожно прикоснулась к синякам у меня на горле.– В четырнадцать лет я уже знала, что должна стать в точности похожей на тетю. Я подумывала уйти в монастырь.

– По религиозным мотивам?

– Нет, по сексуальным. Меня одолевала зависть к этим мастурбирующим сестрам, мысленно совокупляющимся с Христом. Что может быть эротичнее? Я была в отчаянии, когда нас бросила мать. Меня одолевали эмоции, которые я была не в силах контролировать. Во мне было так много ненависти и злобы. Тетя показала мне выход. Она относилась к людям без иллюзий, никто не мог обидеть или удивить ее. Медицина помогла мне понять все это.

– Медицина и сарказм? Признайся честно, Пола, ты ведь втихомолку потешаешься над большинством людей?

– Ну… Большинство людей покажутся смешными, если посмотреть на них отстраненно. Но в общем они мне нравятся. Я не презираю людей.

– А как ты относишься к себе самой? Ты очень сдержанна в проявлении чувств.

– Я просто… реалистка. Полагаю, у меня заниженная самооценка, но, пожалуй, так и надо себя вести. Люди не настолько прекрасны.

– Но разве люди на Коста-дель-Соль не прекрасны? Тогда почему ты здесь?

– Среди всех этих алкоголиков на жарком солнце, которые едва ползают, на ощупь отыскивая друг друга, как ископаемые омары? – Рассмеявшись, она припала к моему плечу.– Никогда не загорай, Чарльз, или я тебя разлюблю. Люди здесь по-своему симпатичны.

Я поцеловал ее в лоб.

– Придет и твой черед, Пола. И мой тоже.

– Не говори так. В прошлом году я провела неделю на Виргинских островах. Там все в точности как в Эстрелья-де-Мар. Бесконечные многоквартирные блоки, спутниковое телевидение. Секс? – без проблем. Просыпаешься утром и не можешь вспомнить, с кем вчера трахался.– Она подняла одно колено и стала всматриваться в тень пластиковых жалюзи, исполосовавшую ее бедро.– Это похоже на штрих-код. Ну и что, дорого я стою?

– Очень дорого, Пола. Больше, чем ты думаешь. Поставь на себя цену повыше. Носить маску неисправимой реалистки, которая все воспринимает трезво, без иллюзий, – слишком простой выход.

– Легко сказать. Я трачу время на бухгалтеров в старческом маразме и пилотов-алкоголиков, воскрешая их из мертвых…

– Это редкий талант. Редчайший из всех. Оставь его немного и для меня.

– Бедняга. Так тебя нужно оживить? – Она перевернулась на локти и положила мне на лоб руку.– Ты еще теплый, пульс пока прощупывается. Чарльз, по-моему, ты всем доволен. Странствуешь по миру без заботы…

– Это моя главная проблема – мне так нужны заботы. Все эти бесконечные путешествия – лишь предлог для того, чтобы нигде не пустить корни. Фрэнк каким-то образом избавился от этого недостатка, но я по-прежнему торчу в Эр-Рияде, и мне по-прежнему двенадцать лет.

– А теперь ты торчишь в Эстрелья-де-Мар. Может быть, это твой первый настоящий дом?

– Возможно… Здесь меня перестала мучить депрессия.

Она улыбнулась, словно довольный ребенок, когда я перевернул ее на спину и стал целовать ее глаза. Я принялся ласкать ее, поглаживая клитор, пока она не раздвинула бедра, направив мои пальцы себе во влагалище.

– Это приятно… не забывай и об отверстии по соседству, можешь войти и в него.

Она повернулась на бок, немного послюнила пальцы и зажала их между раздвинутыми ягодицами. Я смотрел на шелковистую расселину и едва заметные волоски, покрывавшие копчик. Я стал ласкать ее бедра, и тут мои пальцы нащупали что-то похожее на контурную линию, прочерченную на гладкой коже. Рубчик затвердевшей ткани, шов, оставленный давней хирургической операцией, проходил по бедру к пояснице.

– Чарльз, перестань. Это же не молния, ты не сможешь меня расстегнуть.

– Шрама почти не видно. Сколько тебе тогда было лет?

– Шестнадцать. Не работала моя правая почка. Мне делали резекцию почечной лоханки, хитроумный хирургический фокус, ничего не скажешь. Фрэнк так и не обратил на него внимания.– Она взяла в руку мой пенис– Все мягче и мягче. Сосредоточься на моей заднице хотя бы минуту.

Я откинулся на спину и посмотрел на шрам, внезапно осознав, что уже видел его раньше – в заключительных кадрах порнофильма. Нечеткий полумесяц этого рубца отразился в зеркальной двери спальни – почти наверняка в квартире Бобби Кроуфорда. Нежно поглаживая спину Полы, я вспоминал высокую грудную клетку, тонкую талию и широкие бедра пловчихи. В руках у нее была портативная видеокамера для одновременной записи изображения и звука, аккумуляторная батарея свешивалась с плеча, и она снимала, как подружки невесты милуются с невестой в свадебном платье и как затем та покорно занимается любовью с неведомым жеребцом. Пола запаниковала не меньше Анны Холлингер, когда ту принялись насиловать двое ворвавшихся в спальню мужчин, но камера продолжала работать и запечатлела все безобразное действо вплоть до финальной отважной улыбки.

– Чарльз, ты еще здесь? По-моему, ты ушел куда-то далеко-далеко.

– Кажется, я еще здесь…

Я приподнялся на локте и стал поглаживать шрам. Во многих отношениях то, что произошло между нами, было частью какого-то другого фильма. Я представлял себя в роли Фрэнка, а Полу актрисой, играющей роль его любовницы, словно только в жанре порнографии мы могли соединиться и, не таясь, проявить то чувство, которое мы явно испытывали друг к другу.

– Чарльз, если я поеду к Фрэнку, то мне уже пора.

– Знаю. Я быстро. Кстати, ты не в курсе, где находится квартира Бобби Кроуфорда?

– А почему ты спрашиваешь?… Она на дороге, которая проходит по высокому утесу.

– Ты там когда-нибудь бывала?

– Раз или два. Я стараюсь держаться от него подальше. Почему мы вообще заговорили о Бобби Кроуфорде?

– Вчера я следил за ним. И побывал в пустой квартире по соседству.

– На верхнем этаже? Оттуда прекрасный вид.

– Еще бы. Поразительно, чего только там ни увидишь. Подожди, я сейчас достану крем…

Я открыл верхний ящик платяного шкафа и вытащил кружевную шаль. Держа ее за уголок, я окутал пожелтевшим кружевом талию и плечи Полы.

– Что это? – Она пристально всмотрелась в узор старинного плетения.– Викторианская шаль, в которую заворачивали младенца?…

– В нее пеленали нас с Фрэнком. Это шаль нашей матери. Это просто игра, Пола.

– Замечательно.– Она подняла на меня взгляд, озадаченная моей невозмутимостью.– Я готова почти ко всему. Что я должна делать, чтобы тебя ублажить?

– Ничего. Просто полежи минутку.

Я встал над Полой на колени, перевернул ее на спину и обернул шалью грудь так плотно, что соски виднелись сквозь тонкую сетчатую ткань этого импровизированного корсажа.

– Чарльз? С тобой все в порядке?

– Все просто замечательно. Я привык заворачивать в эту шаль свою мать.

– Мать? – Пола поморщилась, пытаясь ослабить натяжение кружев на груди.– Чарльз, не думаю, что мне удастся сыграть роль твоей матери.

– Я этого и не хочу. Просто это немного похоже на подвенечное платье. Как раз такое было на невесте, которую ты когда-то снимала.

– Снимала? – Пола села, пытаясь освободиться.– На что ты, черт побери, намекаешь?

– Ты снимала фильм с Анной Холлингер в главной роли в квартире Кроуфорда. Я посмотрел видеокассету. Вообще-то она и сейчас здесь, могу ее тебе поставить. Ты снимала ее в подвенечном платье, а потом запечатлела на пленке, как ее насиловали те двое.– Я схватил Полу за плечи, а она попыталась вырваться.– Это было настоящее изнасилование, Пола. Она ничего подобного не ожидала.

Оскалив зубы, Пола вцепилась пальцами в ячейки шали, стягивавшей грудь. Я раздвинул ей бедра коленями, потом приподнял над постелью, выхватил подушку из-под ее головы и запихнул ей под ягодицы, словно собирался ее изнасиловать.

– Ну ладно!

Она откинулась на спину, когда я, держа за кисти, крепко прижал ее руки к спинке кровати. Теперь нас разделяла только изодранная кружевная шаль.