— Помнишь, как мы с тобой здесь встретились? — спросил Василий.

— Как не помнить?

Ятока глянула на Василия, хитровато улыбнулась.

— …Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня. — У Ятоки озорно горели глаза. — Мой будешь. Я — шаманка.

Василий за плечи привлек к себе Ятоку.

— Кабарожка ты моя черноглазая. Ждала меня?

Гости разошлись на рассвете, и поговорить дома им не удалось.

— Шибко ждала.

Василий улыбнулся в русую бороду.

— Раз шибко, значит, ждала.

Ятока утопила маленькую руку в его бороде.

— Вернемся в город, ты опять уйдешь с экспедицией в тайгу. Меня одну оставишь.

— На этот раз пойдем на Кадарский хребет. Это единственное место в Забайкалье, где сохранился горный баран-архар. Сколько его там: десять, сто — никто не знает. Попутно обследуем места черношапочного сурка-тарбагана. А в Чарской долине есть островок пустыни. Настоящей пустыни, с барханами, которые движутся. А среди барханов — озера, по берегам — сосны.

Ятока высвободилась из объятий, с недоверием посмотрела на Василия.

— Ты, Вася, совсем что-то не то говоришь. Откуда пустыня в тайге возьмется?

— В том-то и дело, что в тайге, на севере и вдруг — пустыня. Такое в сказке не придумаешь.

— Вася, возьми меня с собой.

Ятока с мольбой посмотрела на Василия, Тот неторопливо достал папиросу, закурил.

— Мне самому без тебя худо. Да профессор просил обождать.

— Кого ждать? Зачем ждать? — загорячилась Ятока. — В больнице только о тебе думаю, душу мучаю. Чем два дела худо делать, лучше вдвоем одно хорошо делать. В тайге — мое место. Рядом с тобой — мое место.

— Извини, Ятока. Я думал, ты сможешь врачом стать, Все. Решено. На этот раз в экспедицию идем с тобой.

Ятока прижалась к широкой груди Василия.

— Какой ты хороший.

Василий гладил волосы Ятоки.

— Смотри не перехвали.

Ятока подняла голову.

— Димку с собой взять надо. Мужика, охотника из него делать надо. В городе што он увидит? В лес придет, огонь не разведет. Птицу на еду не добудет. Пустой человек вырастет. Што нам люди скажут?

Ятока выжидающе посмотрела на Василия, Он теребил курчавую русую бородку.

— Пусть учится. А на будущее лето все вместе пойдем в горы.

Ветра не было. Но на озеро легла матовая пелена. От утеса донеслись плавные звуки, будто кто-то вдали играл на флейте. Ятока глянула на Василия. Он тоже прислушивался к звукам. Пелена с озера медленно сошла, и вода опять потемнела. А звуки отдалились и смолкли.

— Первый раз слышу поющие скалы, — задумчиво сказал Василий.

— Когда я девушкой была, мне пропела Поющая женщина, и я тебя встретила.

— Славная она у тебя, — улыбнулся Василий.

— Славная, — согласилась Ятока. — Потихоньку просила ее, чтобы ты взял меня с собой. И ты взял. А когда взял, она нам пропела. Счастье послала.

Василий снисходительно посмотрел на Ятоку. Ему почему-то всегда казалось, что перед ним два человека. Одна таежница, умная, смелая, ласковая и преданная жена. Вторая — наивная и беспомощная девчонка, которая сама сочиняет сказки и искренне верит в них. И неизвестно, которую из них он больше любит.

— Вася, а мне Загорская говорила, будто тебя из комсомола исключали, из института. Пошто ты это от меня скрывал?

— Я боялся, что ты на меня сердиться будешь.

— Зачем я на тебя сердиться буду?

— Тогда слушай. Первые годы мне было очень тяжело без тебя, без тайги. Я даже зимой иногда уходил в лес и ночевал у костра. Но время делало свое. А рядом еще Полина. Вначале я к ней относился как к наивной, несмышленой девчонке. Но однажды увидел, что передо мной женщина. А тут еще экспедиция, вдвоем, с Полиной несчастье… И не заметил, как привык к ней, как полюбил ее. Полина родила Ирину. Мне бы разом обрубить. Не смог. И мое малодушие чуть не погубило нас обоих.

Василий устало посмотрел вдаль и продолжал:

— Случилось это весной. Меня обвинили в разврате. А тут стало известно, что жена у меня — шаманка. Предложили разойтись с тобой и жениться на Полине. Я не мог тебя и Димку оставить. Тогда меня исключили из комсомола и из института.

— И их никто не остановил?

— Полина пыталась остановить. Но ее за политическую близорукость и за связь с перерожденцем тоже исключили из комсомола. Из общежития меня попросили. Я снял комнату на окраине города. Днем работал, а вечерами занимался. Полина приносила мне свои конспекты. Так я продолжал учиться. Летом ушел в тайгу с экспедицией. Только не как студент, а как проводник и рабочий. Я собирал материал для дипломной работы. В конце следующей зимы о моей беде узнал Степан: Полина сообщила. Он примчался в город. Дошел до секретаря обкома партии. И мне разрешили сдать государственные экзамены.

Василий замолчал. Ятока дотронулась до его руки.

— Ты меня тогда шибко ругал?

Василий обнял Ятоку за плечи.

— Люблю я тебя, Ятока. И никто не повинен, что ты родилась в этих диких краях. Виноват я перед Ириной, перед Полиной. Да только жизнь теперь заново не перекроишь.

Василий встал.

— Нам пора. Надо сегодня до Глухариной реки добраться и таймешка попробовать выловить.

Глава IX

В курье за черемушником Димка поставил сеть, подтащил лодку на берег, чтобы ее не унесло, и пошел к селу. За рекой неярко горел закат, прошумел в прибрежных кустах ветерок и замер. По речной долине застыли лесные колки. Нетерпеливо ждали темноты ночные птицы. Выходили из дневных убежищ сохатые, дикие олени и направлялись на водопой к горным речкам и к озерам-отшельникам.

Димка неторопливо шагал по прибрежной тропе. После учебы он отдохнул, выспался и теперь ждал сенокосной поры. Семен выделил ему новую конную сенокосилку. В их бригаду записалась и Ленка. Димка вспомнил, как она пела на Золотой поляне, и ему захотелось ее увидеть.

Ноги сами повели мимо небольшого, заросшего осокой и камышом озерка. Димка знал, что Ленка часто бывает здесь. Так и оказалось. Навстречу с букетом красных саранок шла Ленка.

— Я уж думал, не Лесная ли девушка, — Димка с нежностью поглядел на нее.

— Я люблю, когда день с вечером встречаются. Все замирает. И я тогда боюсь, а вдруг день больше никогда не вернется. И все равно каждый день жду их встречи.

— А мне по душе гроза.

— А я грозы боюсь.

Димка с Ленкой по густой траве обогнули лесок. Впереди показалась деревня. Над горами, бледнея, догорала заря.

— Я поначалу думала, ты с родителями в горы ушел.

Димка покачал головой.

— У них в этих горах молодость прошла. Есть свои тайны. И я не захотел им мешать.

— А откуда ты узнал про это?

— Догадался.

— А у нас будут свои тайны?

Ленка остановилась. Димка, робея, шагнул к ней, обнял и стал целовать. Ленка прижалась к нему.

— Дима… Милый…

Цветы выскользнули из рук.

— Хороший мой… — шептала Ленка.

У нее слегка кружилась голова. Димка не слышал слов Ленки. Он был точно в угаре. Ленка все сильней прижималась к нему. Димка почувствовал ее груди, смутился. Резко отодвинулся и, чтобы как-то скрыть свое смущение, быстро собрал цветы с земли, не глядя на Ленку, подал ей.

— Спасибо.

Ленка, счастливо улыбаясь, уткнулась лицом в прохладный букет, постояла так и, благодарно глянув на Димку, пошла. Димка шел рядом. Они долго молчали.

— Ты на меня не сердишься? — глядя себе под ноги, хриповатым голосом спросил Димка.

— Не-е.

И они опять шли молча. Димка чувствовал свою беспомощность перед Ленкой, ему было неловко, хотелось убежать и посидеть где-нибудь в тиши одному. А на землю уже легли загустевшие сумерки. Бойко кричали перепелки: «Фють-пюри, фють-пюри». Задымились озера.

На краю села Ленка с Димкой остановились.

— До завтра? — спросила Ленка.

Димка согласно кивнул головой.

И они разошлись. Димка пришел в амбар, не раздеваясь, упал на медвежью шкуру и долго лежал, ни о чем не думая. Ленка на цыпочках поднялась в сени, прошла в кладовку, зажгла лампу, села на постель и задумалась. На губах она все еще ощущала Димкины поцелуи, и в душе росла к нему тихая нежность.