– Давай на улице.

– Сейчас кон доиграю.

Кон я проиграл. Встал из-за стола.

– Сейчас вернусь, никуда не уходите, – предупредил я дилера.

Команды, кстати, сыграли основное время вничью и снова ушли на перерыв.

Мы с Нинзей вышли на улицу.

– Что такое? – Спросил я.

– Поехали домой.

– Нет, мне надо отбиться.

– Поехали домой, – повторил он, – сегодня ты не выиграешь.

– Сейчас мне попрет. Мне уже два часа карта не идет. Должно же когда-нибудь повезти.

– Чувак, ты знаешь не хуже меня, что ты сегодня не выиграешь. Остановись. Ты сейчас сольешь еще больше.

– Я сказал нет. Хочешь, вали домой, я буду играть.

Я отвернулся от него и рванул в кассу. Заменял сразу две сотни. Последние две сотни.

Началось дополнительное время. Французы поджимали. Я играл по двадцать пять на кон. Зидан пробил головой с линии штрафной, Буффон еле вытащил мяч из под перекладины. Дилер сдал мне блэкджек. Ну, наконец-то. Вот оно. Сейчас пойдет.

– Я же говорил тебе, что попрет, – поделился я радостью с Нинзей.

Он что-то буркнул в ответ.

После блэкджека дилер три раза подряд набрал двадцать одно, бывает же такое.

– Зидана удалили, – в внезапной тишине произнес Нинзя.

Я, он и дилер задрали головы и уставились в телевизор. На повторе показали, как Зидан бьет Матерацци головой в грудь, а тот падает. Красная карточка. Красивое завершение карьеры, ничего не скажешь. У меня осталось сто баксов одной фишкой. Ставлю все. Приходит валет и шесть. Беру карту, приходит король. Другой король в этот момент уходит. Все телевизоры мира показывают, как Зидан покидает поле, он проходит мимо кубка мира. Проходит, опустив голову. А у меня перебор, я встаю из-за стола и иду к выходу. Все вокруг словно во сне. Нинзя где-то рядом, он что-то говорит мне, но я не различаю слова. У меня перед глазами плывет картинка, тяжело дышать, кружится голова.

Вышли на улицу, свежий вечерний воздух отрезвил, постепенно навелась резкость.

– Твою мать, чувак, я только что слил пятьсот грина, – сообщил я Нинзе.

– Я в курсе.

– Блядь, как такое могло произойти? – Я посмотрел на него.

Он только пожал плечами.

– Я домой, забросить тебя по дороге? – Нинзя тормознул тачку.

– Пешком пройдусь, – ответил я, – пока.

– Пока.

Неторопливо шел домой по Ленинскому проспекту, смотрел на витрины магазинов. Настроение на нуле, денег нет.

И что только на меня нашло? Как я мог поддаться этой губительной страсти? Только не я, нет, я не такой. Я всегда мог контролировать азарт, всегда вовремя останавливался, никогда не зарывался. Неужели все это правда? То есть на мне теперь можно ставить крест? Стоп. Главное сейчас не заморачиваться на этом. Проиграл и черт с ним. С каждым может случиться. Нужно просто забыть. Было и было. И прошло. И больше такого со мной никогда не повторится. Даю слово. Клянусь, что с этого момента эмоции не будут управлять мной в игре. Только расчет. Чистый математический расчет и более ничего. Обещаю самому себе. А пятьсот грина не такие уж и большие деньги, чтобы сожалеть по их поводу. И вообще хули париться из-за какой-то бумаги? Заработаю еще. Зидана жалко. Классный был футболист. Как он Бразилию в финале в одиночку натянул! А Байеру как забил! Круто было бы, если бы он сейчас чемпионат мира выиграл. Помню в девяносто шестом году у меня журнал был, посвященный чемпионату европы. Туда надо было вклеивать изображения футболистов. По двадцать два игрока на каждую из шестнадцати команд-участниц. Мы во дворе постоянно обменивались наклейками, если парные были. Обычно ровно менялись, но за крутых футболистов по несколько наклеек шло. За Маттеуса пять, за Клинсманна четыре, за Стоичкова три. За всех русских по две, не потому что классно играли, просто, типа, из чувства патриотизма. За Зидана, помню, одну давали. Когда через три года он выжигал поле в Реале, я удивлялся, неужели тот кудрявый чувак с мятой наклейки, который не проходил в состав своей сборной и этот лысеющий парень с волшебными ногами один и тот же футболист.

В детстве я все время мечтал вырасти и стать футболистом. Когда засыпал, представлял себе, что сборная России проигрывает ноль два Германии или Италии, а я выхожу на замену за пятнадцать минут до конца матча и забиваю три гола. Первый гол, как Марадона в восемьдесят шестом, пройдя на скорости пол поля и, несколькими финтами разбросав защитников. Второй забиваю головой после длинного диаганального паса, перебрасывая с линии штрафной вышедшего вперед вратаря. Третий забивал ударом издалека и после этого счастливый засыпал.

Я хотел быть таким футболистом, как Зидан.

Жаль, что я не Зидан, а всего-навсего обычный клерк, который только что слил в казино пятьсот грина.

А французы тогда проиграли. Куда им без Зидана…

ГЛАВА 14

Едем в метро. Мы с Мешком сидим рядом, Паша напротив. Паша пьяный, мы так себе. Мешок держит в руках Ильича. Бронзовая скульптурка вождя высотой в двадцать сантиметров. Ильич на маленьком постаменте. Он задумчив и угрюм. По ходу, думает о судьбах Родины.

– Может, не поедем? Еще не поздно обратно, – в третий раз начинает Мешок.

– Мне уже тоже не хочется, но раз решили, то надо ехать, – отвечаю я.

– Ну, да.

– Может, еще билетов не будет, – говорю.

– Ага. Смотри на Пашу.

Паша согнулся и связывает шнурки мужику, который сидит рядом. Вечер субботы, он спит пьяным сном. Пассажиры обращают внимание на Пашу. Смеются. Молодой парень со своей подругой подначивают:

– Морским вяжи.

Паша затягивает узел и удовлетворенно выпрямляется. Проходит минута. Слышатся возмущенные возгласы. Ворчливый дед затягивает свою унылую телегу о нынешней молодежи. Мы с Мешком ржем. Дед злится, его речь все агрессивнее. Настроение в вагоне меняется. Теперь уже половина пассажиров на стороне бухого мужика. Недавние союзники превратились в врагов. Парень с девушкой молча сидят. Шутки стихли. В воздухе нарастает напряжение. Дед чувствует силу:

– Развяжи шнурки, щенок, – кидает он Паше.

– Следи за словами, – огрызается Паша, которого по пьяни пропирает на бычку.

– Не хами, парень, – вступается сердобольная дама бальзаковского возраста. Две минуты назад она улыбалась во все лицо, наблюдая за Пашей.

Наконец, поезд останавливается на станции Комсомольская. Мы встаем, дед хватает Пашу за руку:

– Не выпущу, пока не развяжешь.

Несильно пихаю его под дых. Просто, чтобы отпустил Пашу. Не хватало еще проехать остановку из-за него. Дед разжимает руку.

– Не злись, он просто пошутил, – примирительно говорю я.

– Ильич тебя осуждает, – Мешок лыбится и трясет перед дедом статуэткой Ленина.

Выходим из вагона. Двери закрываются. Угрозы и злобные выкрики поезд тащит в темный туннель. А мы едем в Питер. Так же, как и год назад, седьмого мая.

В прошлом мае мы отмечали день рождения однокурсника. По старой студенческой привычке он проводил это мероприятие в парке на Воробьевых горах. Когда мы учились, то все дни рождения, отмечались там. Рядом с общагой, и какая никакая, но природа. Схема была стандартная – ящик водки и немного закуски. У товарища день рождения седьмого мая. Он решил поностальгировать. Купил бухла, еды и мы собрались на старом до боли знакомом месте. В восемь вечера, когда все начали расходиться, мы с Мешком и Пашей решили поехать в Питер. Потому что впереди было два дня выходных, а делать нечего. Как решили, так и поехали. Собственно тогда в одном из дворов-колодцов в центре города мы и нашли Ильича. Никому не нужный он стоял на скамейке.

В этот раз мы решили заранее, что поедем в Питер втроем, сразу после дня рождения. И даже взяли Ильича. Все очень сильно напоминало прошлогоднюю тусовку. То же место, та же водка, те же люди. Только на год старше. В восемь часов мы зашли в метро Университет с твердым намерением завтра утром проснуться от слов проводницы – "Питер. Приехали".