Словно пазл, мгновенно собравшийся в причудливую картинку, в моем мозгу все сразу становится на свои места.

— Олег? — спрашиваю я.

— Что?

— Брата Олегом зовут?

— Да. — Настя кивает головой и пристально смотрит на меня. — Ты его знаешь?

— Нет. Это я купил ему чек. — я смотрю в сторону и добавляю, — Он сказал, что деньги потом отдаст.

— С чего он будет их отдавать? — Настя горько усмехается. — Ты спроси, когда он в последний раз вообще держал в руках деньги.

— Он сказал, что работает…

— Менеджером?

— Этим, товароведом…

— Ну да. А родители уехали на Кипр отдыхать и забыли оставить деньги?

— Сказал, что в Греции и оставили… — я умолкаю, понимая, что утром мне просто навешали на уши лапшу и развели на дозу. Неприятно, но гораздо более неприятно то, что об этом знаю не только я.

А Настя вздыхает и ровным голосом говорит:

— Нет у нас родителей. Мать умерла давно, отец уехал… года два назад. Олег уже давно квартиру бы продал, но она на отца оформлена. И не работает он нигде, кто его возьмет? Никто с наркоманом связываться не хочет. Кот иногда мне денег дает, чтобы я поесть купила и за свет и газ заплатила, а так…

— А Кот на Социалке живет? — спрашиваю я и Настя опять вздрагивает, только сильнее, и широко открывает глаза.

— Ты… Кот… Не говори ему ничего, пожалуйста. — она хватает меня за руку и умоляюще смотрит на меня. — Если он узнает, что я здесь… Он Олега убьет тогда.

Слезинки с обоих сторон сбегают по щекам и падают на платье. Совсем детское лицо, совсем ребенок, а в глазах страх, пугающий не меньше, чем сама ситуация. Медленно убираю руку и жестко говорю:

— Я бы тоже такого брата прибил. Ты понимаешь, что он с тобой сделал?

— Он любит меня. — Настя вытирает рукой слезы. — Он не заставлял меня сюда идти, я сама…

— Сама? Как ты сюда попала? Не рановато ли работать в четырнадцать лет проституткой? Или в пятнадцать?

— Мне тринадцать. Один из этих, — Настя кивает головой на толпу, многие из открыто смотрят в нашу сторону и посмеиваются. — сказал, что х… ровесников не ищет. Пойдем отсюда, пожалуйста.

Последнюю фразу она произносит, еле сдерживая рыдания. Я встаю, беру ее за руку и веду из сквера. Мы идем недолго, присаживаемся в метрах двадцати от Афониного дома на скамейку и какое-то время молча сидим.

— Олег сел на иглу года два назад, — успокоившись, говорит Настя, — тогда он действительно работал товароведом, но потом у него появилась недостача, узнали, что он колется… его выгнали с работы. Кота ты же знаешь?

— Нет. Брат твой о нем упоминал, что-то вроде того, что он отдаст…

— Так раньше и было. — Настя кивает головой и продолжает, — Кот раньше за него все долги платил, а потом ему надоело. Сам Кот не колется, он спортсмен и, кажется, с братвой работает. Деньги у него есть, он даже пытался устроить Олега в клинику, но тот не захотел. Через полгода квартира была пуста. Он продал телевизор, центр, видеомагнитофон… все, что от отца осталось. Один бобинник старый стоит, он никому не нужен. Полуразобраный и еле работает… А потом он кому-то сильно много задолжал. Кота в это время в городе не было, на Олега надавили и он за отсрочку долга отдал меня. Я его помню, своего первого парня… первая любовь. Они вдвоем были, но второй меня не трогал, он обдолбленный был. А первый затащил меня в машину и… дай еще сигарету.

— Можешь не рассказывать, если не хочешь. — говорю я, протягивая пачку.

— И все-таки я расскажу. — Настя закуривает сигарету и, прижавшись, шепчет мне в ухо, — Мне надо рассказать. Тяжело, когда все внутри, а рассказать некому. Я тебя совсем не знаю, но незнакомому легче все рассказать.

— Я знаю. Я знаю, что такое держать все в себе и никому не рассказывать. Но чтобы рассказать… это тоже неприятно. Я не хочу, чтобы ты думала, будто я заставляю тебя…

— Что ты знаешь?! — настроение этой девочки резко меняется и становится каким-то агрессивным. — Что ты можешь знать о том, каково это, когда тебя в глаза называют соской? Я встречалась с парнем… давно, почти полгода назад. У нас ничего такого не было, мы просто ходили вместе, целовались… Он старше меня был на три года, но он никогда не пытался… Он ничего не знал, думал, что я девственница. Цветы мне дарил… розы. А потом его в школе стали унижать. Ему говорили, что раз он со мной целовался, значит он такая же соска, как и я. Он встретил меня после школы, мы пришли ко мне и там он сначала изнасиловал меня, а потом избил. Я вижу его почти каждый день, он даже не смотрит в мою сторону. В классе никто со мной не разговаривает… А знаешь, как это тяжело, идти во время перемены по коридору и слышать за спиной все разговоры о тебе? Каково это, когда тебе открыто прелагают при всем классе, при всех бывших подругах и друзьях зайти на пару минут в мужской туалет и подзаработать? Когда на твое место за партой кладут использованные презервативы и порнографические открытки?

Она умолкает, переводя дыхание. Не знаю, что сказать, не знаю, уместна ли будет здесь жалость и как мне дать понять ей, что я действительно сочувствую.

— Настя, неужели… — начинаю я, но она перебивает меня.

— Ты говоришь, что брат мой плохой? Да он за меня даже жизнь отдаст, не задумываясь. Он хороший. Это героин во всем виноват.

Хорошее оправдание — наркота. Извини, я вчера не пришел, потому что был пьяным… Прости, я был груб с тобой, потому что был накуренным… Я не хотел тебя подставлять, просто я ничего не соображал под героином… Как всё это знакомо. Как всё это убого. Мы хорошие. Просто мы не контролируем себя иногда, а потом раскаиваемся, просим прощения и падаем в колени.

Чтобы получить возможность всё повторить сначала.

Только не все прощают, это я тоже знаю.

— А ты? Ты думала, что с тобой будет? Через год, максимум два ты сама на иглу подсядешь. Что тогда?

— Я не сяду. — твердо говорит она сквозь сжатые губы. — И Олега вытащу.

— И как ты себе это представляешь? Если он сам не захочет…

— Он хочет. Он боится в клинику идти, но он обещал, что бросит сам. Когда-нибудь я принесу ему дозу и она будет последней…

Настя осекается, понимая, что слова звучат двусмысленно. Последняя доза может оказаться путевкой туда, откуда не возвращаются.

И мы опять молчим. Молча я достаю пачку сигарет, достаю одну и протягиваю Насте, мы сидим и курим, не говоря ни слова. Где-то вдалеке играет музыка. Я прислушиваюсь. «Феллини» Васильева со своими «героями и героинями на героине». Как там… глазами на «Везине»? А мы никогда не капали в глаза «Везин», слишком дорогое удовольствие. Мы тратили деньги на план, а на остаток покупали «Нафтизин», который в десять раз дешевле и в десять раз вреднее для глаз. Потому что денег на план всегда не хватало. Интересно, а сколько денег ушло у меня на эту серозеленую травку?

А здоровья?

— Сам он не бросит, поверь мне. Если он сидит больше года, если ему нужна доза каждый день, то это уже не только сознание, а еще и тело требует своё. Запри его на неделю где-нибудь, давай только воду и немного еды. Его перекумарит и, может, он соскочит.

Я сам не верю своим словам. И знаю, что ничего подобного она делать не будет. Потому что она верит только одному человеку — своему брату. Брату, который уничтожил не только свою жизнь, но и жизнь своей сестры.

Что-то изменилось в поведении девочки после моих слов. Теперь она смотрит на меня не так, как несколько минут назад. Какое-то отчуждение, словно и не мне она только что рассказывала про свою жизнь.

И холодный равнодушный тон:

— Ты будешь…?

Смотрю на нее, встаю с лавочки и качаю головой.

— Твой брат уже получил днем от меня дозу.

— Хочешь, чтобы я ее отработала? — ни презрения, ни злости. Ровный голос, но все-таки она переигрывает с этим равнодушием.

— Нет. Не хочу. — поворачиваюсь, чтобы уйти и слышу вслед:

— Можешь рассказать своим дружкам. Мне все равно, что они про меня подумают.

Останавливаюсь и, повернув голову, говорю: