Постояльцы остерии начинали просыпаться; шум шагов, голоса людей, ржание лошадей, скрип экипажей и карет, суета кучеров, лай собак, пение петухов скоро нарушили таинственное очарование зари и отвлекли госпожу и меня от наших платонических созерцаний. Все обратилось в шум и беготню. Кто кричал хозяину, кто изливал свой гнев на кучеров, кто ругался, кто напевал песенку. Тем временем дорогу хорошо ли худо ли привели в порядок — отъехала одна карета, за ней вторая, потом третья. Настала очередь большой кареты, украшенной гербами. Пожав мне руку, графиня вскочила в экипаж, за ней, прочищая нос, последовал болезный граф. Карета собиралась отъезжать, когда, достав блокнот и карандаш, граф посмотрел на свои часы. Он забыл завести их, часы стояли. Он спросил время у жены, потом у меня. Все часы стояли.

Почти три столетия назад недалеко от Серравалле Мишель Монтень, французский дворянин, отвешивал звонкие пощечины по правой щеке своего возничего, что est un grand exc?s selon l’usage du pa?s, temoin le vetturin qui tua le Prince du Tr?signano[16]. Князь Трезиньано и беспокойство Монтеня вспомнились мне, когда концом моего посоха я ткнул в спину нашего возницы, произнесшего в адрес старой немки уж и не знаю какие, но непристойные оскорбления. Мы ехали тогда вдоль берега разгневанно вздувшейся реки Кьента возле городка Вальчимара; бежавшая вдоль узкой долины дорога пересекала рощу из суровых дубов, едва шевеливших под ветром самыми тонкими своими ветками. Взгляд, брошенный на меня римским возницей, наклонившим голову от моего толчка, был взглядом разъяренной пантеры, тогда я снова поднял посох, его кончик очертил в воздухе полукруг, в результате чего возница кубарем покатился на землю. Взобравшись обратно на облучок, он со злостью стеганул лошадей и до самого Толентино не останавливал экипаж ни у одной остерии.

Выехав, кажется, около восьми утра, мы проехали мост в Траве и Камерино, чего я, усталый и сонный, переполненный сладостными воспоминаниями о прошедшей ночи, даже не заметил. Благородное дело защиты старухи немного взбодрило меня, но, вместо того чтобы быть довольными, мои попутчики глубоко обеспокоились этим происшествием. Они не читали сочинений старого французского писателя, но взгляд кучера заметили, поэтому теперь им мерещились месть, кинжальные удары, удушения, отравления, не знаю что еще. Невестка капитана торгового судна, получившая наконец возможность проявить бойкость своей речи, приняла участие во внутреннем обсуждении, от которого до моих ушей долетало только неясное бормотание, поскольку все говорили вместе и вполголоса. Время от времени смуглянка-певица передавала мне результаты обсуждения с великой осмотрительностью, чтобы кучер не мог ничего разобрать, — я все одобрял, хотя приходилось выслушивать весьма рассудительные и пространные замечания повара. Перед приездом в Толентино было рассмотрено, по меньшей мере, с десяток разных вариантов действий, но ни к чему определенному, конечно же, никто так и не пришел.

В Толентино мы пообедали. Я обратил внимание, что все мои попутчики каждый кусочек отправляли в рот с великим подозрением: они внимательно рассматривали пищу, как бы желая глазами провести ее химический анализ. Суп не понравился никому, салат был съеден без уксуса, перца и соли, успех и громкие похвалы имели, и у повара тоже, хлеб и сваренные вкрутую яйца. Что касается вина, то до самого конца обеда все, кроме меня, как бы позабыли о его существовании, однако позже я понял, что тот факт, что со мной не случилось желудочных колик, приободрил остальных и особенно капитана, который, хоть и начав пить поздно, не оставил в своей фьяске ни капли.

Действительно, не очень веселым оказался тот обед, тем более, что при подаче супа с дороги послышался сильный шум, производимый лошадьми, телегами и людьми. Любопытство подтолкнуло нас к окнам, и мы увидели десять-двенадцать человек, закованных в цепи, шедших по дороге в сопровождении жандармов. Что за рожи, Святый Боже, что за демонические взгляды! Увидев нас, они хором стали просить подаяние, жандармы принялись колотить их прикладами карабинов. Кандальники подняли звериный рев, выкрикивая непристойную брань, пока новый удар по спине или по плечам не заставлял их вновь взреветь и выругаться, но уже сквозь зубы. Поднося нам жаркое, хозяин сказал, что эти мошенники состояли в вооруженной банде разбойников, свирепствовавшей в округе с некоторых пор.

— Да будет воля, — заключил он, — да будет воля Девы Марии в том, чтобы поскорее поймали и остальных!

— Значит, остались еще? — спросил капитан.

— Несколько дюжин, мой господин, — ответил хозяин, — и прошедшей ночью они натворили бог знает каких дел.

Все еще затянутое тучами небо продолжало сыпать дождем. Первые дома Мачераты, где мы должны были ночевать, уже виднелись в сотне метров впереди, когда карета остановилась возле неприглядного вида гостиницы. Дамы, капитан и повар не хотели выходить из кареты, говоря, что не рискуют ночевать в загородной гостинице, но с большим трудом мне удалось убедить их войти в остерию. Ужин был еще тоскливей, чем обед: я понял, что это призраки страха сжимают сердца моих сотрапезников. Однако все успокоились, узнав, что нам предназначались четыре соседних комнаты: повар должен был разместиться с капитаном, невестка одна, тетя и племянница вместе, а мне досталась отдельная комната. Она оказалась просторной и холодной, как и та, в которой я ночевал в гостинице «Семь угодий». Я открыл большое окно без переплетов. Оно выходило в поля, где царили тишина и безлюдье.

«Мне нечего бояться, черт возьми», — подумал я.

Закрыв окно и приняв те же меры предосторожности, что и в «Семи угодьях», я лег и меньше чем через минуту уснул.

Сон у меня очень чуткий. Я проснулся от шороха. Прислушался… шорох шел от окна. Через широкий оконный проем виднелось слабое сияние в ночи, может, от проплывавшей в облаках луны. Слышалось царапанье по дереву переплета, потом по стеклу, издавшему неприятный для уха звук. Я широко раскрыл глаза и стал наблюдать. Черная, невысокая, гибкая тень медленно двигалась за окном по карнизу. Потом к ней добавилась другая, тоже черная и похожая на первую. Шорох тем временем продолжался. Это были — я видел их — две черные головы, две воистину разбойничьи головы. Четыре глаза сверкали фосфоресцирующим блеском, было ясно, что разбойники заглядывали в комнату, чтобы выбрать подходящий момент для взлома изъеденного жучком оконного обрамления. Я сел на кровати. От царапанья ногтями по стеклу мурашки побежали по телу. Две тени заглядывали в комнату. Неожиданно я принял героическое решение: соскочил с кровати, взмахнул моим суковатым посохом и, подбежав к окну, с грохотом открыл его, — в тот момент я казался себе Роландом[17].

Коричневое животное испуганно спрыгнуло на узкую крышу портика под окном, второе, очень крупное, заскочило в комнату. Кошки! Это сильно обескуражило меня, поскольку изрядная часть моего героизма была истрачена напрасно, но разочарования я не испытал. Мой добрый педагог, по отношению к которому в рассказе об этих перипетиях я оказался не настолько неблагодарным, чтобы совсем забыть о нем, должен знать, что кошек я не люблю, особенно, когда они уже разъярены или могут взъяриться. Я боялся, что недоброе животное выцарапает мне глаза или вопьется зубами в ноги, не защищенные поножами; если раньше я мечтал о славе Роланда, то теперь завидовал его доспехам. Кот бросался из одного угла комнаты в другой, я бросался вслед за ним с палкой, выгоняя его из комнаты, при этом я опрокинул стулья, разбил бутылку с водой и стаканы; все оказалось перевернутым вверх дном. Громкий шум разбудил соседей, ударившихся в крик. Смуглянка и ее тетка в ночных сорочках появились на пороге моей комнаты, потом прибыли капитан и повар, одетые, как и дамы, не пришла только невестка, забившаяся под матрацы. Хозяин заведения и его слуги стучали в коридорную дверь. В общем, случился маленький конфуз.