Недавно я вновь посетил остров Каталина[19], где не был с детских лет. Я тогда любил бывать там, в прохладном кинотеатре «Авалон», украшенном в стиле ар-деко — невероятными раковинами. Помню, что смотрел там «Ясона и аргонавтов»[20], причем и кинотеатр, и фильм воспринимались как единое целое: дизайн кинотеатра, сам фильм и мифологический сюжет, который он воспроизводил. Ощущение осталось непередаваемое — то был один из первых запомнившихся мне фильмов. Тогда мне было не больше пятнадцати лет.

В то время такие фильмы показывали субботними вечерами и по телевизору, например «Мозг, который не хотел умирать»[21], где у человека оторвало руку и он задевает стену окровавленной культей, прежде чем умереть, а голова лежит на тарелке и смеется над ним. Теперь такое по телевизору не покажут.

Мне всегда нравились монстры и фильмы про этих чудовищ. Меня они никогда не пугали: я всегда их любил, сколько себя помню. Родители рассказывали, что я ничего не боялся, смотрел все подряд. И я до сих пор сохранил пристрастие к кино такого рода. «Кинг Конг», «Франкенштейн», «Годзилла», «Существо из Черной лагуны» — все они очень похожи друг на друга, только резиновые костюмы и грим разные. Однако каждый ребенок отождествляет себя с тем или иным образом из сказки. Мне кажется, большинство монстров воспринимаются, по сути, неправильно: обычно они гораздо чистосердечнее, чем люди, которые их окружают.

Наверно, из-за того, что я никогда не читал, эти фильмы про чудовищ были моими сказками. Для меня это примерно одно и то же. Я хочу сказать, что сказки переполнены насилием, символикой и нарушают душевное спокойствие, пожалуй, даже в большей степени, чем «Франкенштейн» и тому подобное, чья мифическая, сказочная природа более очевидна. Однако такие волшебные истории, как сказки братьев Гримм, пожалуй, ближе к фильмам типа «Мозга, который не хотел умирать»: они отличаются грубостью, жестокостью, причудливым символизмом. Повзрослев, я догадался, что подобные пристрастия были протестом против пуританской, бюрократической семейной атмосферы пятидесятых. Я не желал видеть все вокруг себя раз и навсегда распланированным, воспринимать вещи именно такими, какими они были. Наверно, именно поэтому мне нравились сказки и народные предания: в них всегда скрыта какая-то тайная символика. Они содержат некое ядро, но при этом открыты для интерпретаций. Мне всегда доставляло удовольствие видеть какие-то вещи, но иметь о них свое собственное представление. Вот почему я думаю, что мне нравились сказки не сами по себе, меня больше привлекала скрытая в них идея.

Какое-то время мне хотелось быть актером, играющим Годзиллу. Мне нравились эти фильмы и сама мысль, что можно излить свой гнев в таком грандиозном масштабе. Сам я был тихим и уж никак не отличался экспансивностью, так что эти фильмы служили для меня своего Рода разрядкой. По-видимому, я изначально был сильно настроен против общества. Я не вожу знакомства с детьми, своих детей у меня нет, и мне не по душе выражение «остаться таким, как ребенок», потому что, по-моему, это означает умственную отсталость. Но в какой момент у человека формируются идеи, когда они обретают четкие очертания? Думаю, что эти импульсы, направленные на разрушение общества, сформировались очень рано.

Итак, я смотрел почти все фильмы про чудовищ, но почему-то именно картины с Винсентом Прайсом оказались мне особенно близки. Я вырос в пригороде, в атмосфере, которая воспринималась как приятная и нормальная (но я-то ее ощущал совсем иначе!), и эти фильмы давали выход чувствам определенного рода: я соотносил их с тем местом, в котором рос. Наверно, поэтому такой отклик во мне нашли произведения Эдгара Аллана По. В детстве в моей комнате было два окна — замечательные окна, выходившие на лужайку, но родители почему-то заделали их, оставив мне маленькое узкое окошко — мне приходилось залезать на стол, чтобы выглянуть в него. До сих пор я так и не спросил, зачем они это сделали, а надо бы спросить. Это напомнило мне тот рассказ По, где человека замуровывают заживо. Вот такие формы принимала у меня связь с окружающим миром. Это таинственное место, Бербанк.

Винсент Прайс был человеком, с которым я мог себя отождествлять. Чем ты младше, тем большими кажутся окружающие тебя предметы. Ты создаешь собственную мифологию, отыскиваешь психологически близкие тебе явления. Эти фильмы, сама их поэтика... этот невероятный персонаж, претерпевающий многочисленные страдания, по большей части выдуманные, созвучен мне, как кому-то другому Гэри Купер или Джон Уэйн[22].

Вместе с группой друзей мы делали фильмы на восьмимиллиметровой пленке. Один из них мы назвали «Остров доктора Агора». У нас был фильм о человеке-волке, фильм о сумасшедшем докторе, а также кукольный мультфильм, где мы использовали муляжи пещерных людей. Все это было очень плохо снято: опыт, который показывает, как мало ты знаешь о мультипликации, когда с ней впервые сталкиваешься. У этих пещерных людей были съемные ноги: одна — в стоячем положении, другая — в положении ходьбы, мы их просто меняли. Вам вряд ли приходилось видеть мультипликацию, где двигаются такими резкими толчками. Мне нравились все фильмы, на которых работал Рэй Харрихаузен, — «Ясон и аргонавты», «Седьмое путешествие Синдбада», — они удивительны, ребенком я очень любил покадровую съемку. А когда становишься старше, начинаешь понимать, как искусно это сделано, что и привлекает.

Школу я посещал, но программа обучения меня не слишком интересовала. Я принадлежу к тому несчастному поколению, для которого телевизор во многом заменил чтение. Читать я не любил и не люблю до сих пор. Как лучше всего получить хорошую оценку? Конечно же, сделать коротенький фильм. Помню, однажды нам задали прочитать книгу и подготовить по ней Двадцатистраничный отчет, но я решил вместо этого снять фильм под названием «Гудини». Я снял себя в ускоренном темпе на восьмимиллиметровую черно-белую пленку — как я благополучно ускользаю с железнодорожных путей, а потом меня сбрасывают в пруд, но я и оттуда выбираюсь, в общем, весь этот набор глупых трюков в духе Гудини. Было по-настоящему весело. Никакой книги я не прочел, зато вволю порезвился на заднем дворе. То был легкий путь получить высший балл, и, конечно же, отметка оказалась выше, чем если бы я попытался изложить свои мысли на бумаге. Случилось это в первых классах неполной средней школы — мне было, наверно, лет тринадцать. А потом я сделал для школы еще одно задание по психологии. Просто заснял много всяких книг, а фоном поставил пластинку Элиса Купера «Добро пожаловать в мой кошмар» К Получилось очень психологично. И еще в конце сделал покадровую съемку кресла с бобовым пуфом[23], как бы атакующего меня во сне.

Я никогда всерьез не думал о том, чтобы зарабатывать на жизнь, снимая фильмы. Может быть, такая мысль и таилась где-то глубоко внутри, но я никогда не заявлял вслух, что желаю стать режиссером. Мне просто нравилось этим заниматься, да к тому же это помогало выполнять школьные задания. До того как студия «Юниверсал» достигла своего нынешнего положения, они нередко устраивали экскурсии, которые проводились без лишней помпы, но я запомнил, как в совсем юном возрасте ходил смотреть улицы, где они снимали «Дракулу» и «Франкенштейна». Ощущения были очень яркими, и, думаю, они весьма усилили в моем восприятии романтические аспекты профессии. Никогда осознанно не размышлял о создании фильмов, но мне выпала удача заняться этим, когда я провел пару лет на студии Диснея. Возможно, то была некая форма самозащиты: не люблю делать громких заявлений — предпочитаю им внутренний монолог.