Было в его характере и своего рода пижонство: «Если уж лететь, то „своим“ самолетом, если уж оперироваться, так у министра здравоохранения». Это же надо было додуматься! Разве можно доверить министру, даже если он когда-то и был хорошим хирургом, серьезную операцию?! Тут нужен был профессионал, который ежедневно «режет»! Грубые медицинские ошибки, не остановленное во-время кровотечение, неподготовленный аппарат искусственного кровообращения — и в результате смерть.
Его очень обижало и раздражало, что после запусков первых межконтинентальных ракет, спутников, кораблей он так и оставался для всех до самой смерти безымянным Главным конструктором. Почему? Как-то Хрущев пытался объяснить это соображениями безопасности разработчиков. Смешно. Кто бы стал покушаться на их жизнь? Скорее всего, это помесь ревности к возможной славе подчиненных с боязнью потерять контроль над процессом — людьми со всемирной славой трудно управлять.
Соцсистему Королев, по-моему, не любил. Да и за что было любить ее человеку, доходившему на Колыме, а потом годы жизни протратившему в шарашках? Конечно, дежурные фразы насчет самого передового общественного устройства, самого, самого… на собраниях и митингах он произносил. Но как-то в кабинете Бушуева зашел разговор о привлечении крупных биологов к нашим работам. Кто-то назвал имя А. Л. Чижевского.
— А что, — сказал Королев, — кажется, подходяще. Действительно крупный ученый.
— Что вы! — вмешался одни из участников совещания. — Он же сидел!
Впервые я увидел С.П. действительно рассвирепевшим. Он покраснел, стукнул кулаком по столу и закричал в исступлении:
— Вон!! Да, да! Я говорю вам! Убирайтесь вон!
И, обратившись к Бушуеву, потребовал:
— Чтобы я этого дурака у нас больше никогда не видел!
Бушуев тогда все же не уволил «осторожного». Он буквально выполнил указание Королева: «спрятал» этого инженера, чтобы тот никогда не попался на глаза С.П. Впрочем, Чижевский у нас так и не появился.
Одно из гнусных следствий тоталитарной системы слежки и доносов — взаимное недоверие, внутренняя закрытость, подозрительность друг к другу: не сексот ли? Из воспоминаний и книг, опубликованных в последние годы, складывается впечатление, что слежка и донос у нас даже не всегда были тайными. В армии, например, при каждом крупном воинском начальнике был комиссар, или начальник политотдела, или кто там еще. И, насколько можно понять, главной задачей этих людей было наблюдение за благонадежностью в части, прежде всего — за благонадежностью командиров, и регулярные доносы («политдонесения») на них. Нет доносов — плохо работает комиссар. И при каждом члене Политбюро, министре был такой человек — спецпомощник, спецреферент, главной обязанностью которого было обеспечение безопасности своего начальника. Но думаю, что главной его обязанностью было смотреть за начальником, к которому приставлен. Со временем начальники различных рангов привыкли к своим соглядатаям, убедившись в их относительной безвредности (они, как правило, не собирались рубить сук, на котором сидели), и стали даже стремиться к тому, чтобы иметь собственного карманного шпиона. Начальник, которому не полагалось иметь официального «помощника» из КГБ, мог воспринимать это как признак незначительности своего положения. Подозреваю, что многие из них сами нанимали себе «помощников» или «референтов» из бывших работников КГБ или милиции, чтобы хотя бы внешне повысить свой статус.
Что касается секретности, лично мне она не мешала. Будучи человеком очень рассеянным, я для себя нашел выход из положения: собственные тетради и блокноты не заводил. С начала работы в КБ у меня были только две собственные секретные тетради и портфель, который я должен был сдавать в секретный отдел при уходе с работы. Но этими тетрадями пользовался только в первый год работы, и то очень редко, а потом уже, когда у меня возникала необходимость написать что-то самому, брал блокнот у первого попавшегося сотрудника, писал, отдавал ему, просил сдать в машбюро, а когда напечатают, то там же, в секретном отделе, положить в мою почту. Это не могло быть не замечено «секретчиками». Раз в несколько лет раздавался звонок с предложением тетради уничтожить, а секретный портфель сдать. Но я почему-то отказывался. Чувствовал, что с каждым годом эти две тетради становились для меня все более ценными. Иногда на обычной бумаге набрасывал идею и отдавал сотрудникам на чистовое оформление с соблюдением правил секретности. На таких же листках, в обычных блокнотах и ежедневниках записывал для памяти, что нужно будет сделать или проверить. И таких бумаг, черновых набросков у меня к концу каждого рабочего дня на столе скапливалось довольно много. Время от времени я истреблял их. Но многие почему-то очень не хотелось уничтожать, типичная плюшкинская черта. И время от времени папки с этими черновиками складывал в сейф или просто в шкаф (в зависимости от существа заметок).
А в остальном секретность документации нам, инженерам, была удобна тем, что не надо было самим заботиться о сохранности чертежей, схем и всем таком прочем — за этим следила целая служба безопасности. Полезное дело, хотя и весьма дорогостоящее. Дешевле было бы, конечно, приучить работников к аккуратности, не быть разгильдяями. Но поскольку служба уже существовала и работала, то почему бы ею не воспользоваться? Хотя если по существу, то ничего секретного в нашей работе не было и скрывать было нечего. Что же касается сохранения в секрете гениальных мыслей и идей от заокеанского или какого другого интересанта, то при том высоком темпе развития работ красть друг у друга идеи и технические решения было совершенно бессмысленно. Более того, если кто-то попытается жить за счет краденых секретов, он сам себя, свое предприятие, свое государство обречет на отставание: тот, кто пристраивается в хвост, в хвосте и плетется. Это мы наблюдали на протяжении десятилетий в авиации, да и в других областях техники.
Если же говорить о секретах, связанных в дальнейшем с профессиональной деятельностью космонавтов, то им вообще нечего было скрывать, разве что какие-нибудь дурацкие поручения военных начальников по каким-нибудь «военным» наблюдениям, да и то только для того, чтобы скрыть свою глупость.
У С.П. был «помощник», так сказать официально приставленный, потом их стало два, потом три: суперважная персона! Одним он позже даже поделился с Бушуевым. Практичный С.П. быстро превратил своих охранников и наблюдателей в лакеев: носили за ним его портфель (там же секреты государственного значения!), привозили продукты домой (тоже секретные?), вызывали машину, докладывали все нетайные и тайные новости о сотрудниках, о подслушанных спецслужбой разговорах. Одним словом, он превратил ведомственную службу КГБ в свою собственную. Наверняка они докладывали обо всем на Лубянку, но эти их доклады едва ли всерьез интересовали «большой» КГБ (есть наблюдение, и ладно), а вот местному владыке их информация могла быть очень полезна! И официальные сексоты стали служить ему. Доподлинно я, конечно, знать об этом не могу. Но могу суммировать постепенно накопившиеся вроде бы разрозненные факты.
Например, был такой случай. По-видимому, доброжелатели хотели как-то предупредить меня, чтобы я держал язык за зубами, но прямо сказать об этом они не отваживались, а может, и намекали, да я не понимал. Однажды поздним вечером разговариваю я с одним нашим инженером, и вдруг он прикладывает палец к губам и глазами показывает на подоконник. Мы замолчали. В возникшей тишине стали слышны какие-то необычные звуки, как будто кто-то продувает микрофон. Ничего себе! «И кому же они докладывают?!» — «Наверное, и С.П. тоже!» Мне и в голову не приходило, что мною интересуются. Надо проверить! Вскоре, тоже вечером, после окончания рабочего дня, я перед своими изумленными товарищами разразился гневной филиппикой по поводу разгильдяйства в одной смежной группе инженеров. Мои коллеги поглядывали на меня с недоумением. «Что это он перед нами разоряется?» Но проверка подтвердила опасения — дня через два (обнаружилось и время запаздывания!) С.П. устроил грандиозный разнос руководителю той самой группы, которую я «приложил». Конечно, мне было совестно перед хорошим человеком, пострадавшим из-за моих экспериментов (впрочем, элемент разгильдяйства там все же был). Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, за что его разругали: разнос и разнос. Этот парень и в дальнейшем пользовался доверием С.П. Больше я таких проверок, конечно, не устраивал жестокая и опасная вещь. Но к сведению принял: работаю под колпаком. Было, конечно, противно. Единственное, на чем отводил душу, — давал понять, что я знаю, что меня подслушивают. Когда во время телефонного разговора я замечал, что кто-то подключился, обычно пояснял своему собеседнику, что «эти» опять подслушивают, добавляя какое-нибудь крепкое словцо. Они терпели, не выдавать же себя. Впрочем, постепенно о подслушивании стало широко известно, и они начали срываться. Как-то раз во время подобного телефонного комментария подслушивающий не выдержал, включился в разговор и завопил: «Что вы себе позволяете?! Это наша работа!» Столкнувшись с подобными фактами, я понял, что и партком, и органы на уровне нашего предприятия фактически работают на С.П. Так же как на государственном уровне аппарат партии и КГБ служили генсеку. Ни партии, ни КГБ власть в стране не принадлежала. Они были только инструментами власти определенных фигур, и не больше. Какова власть, таков и инструмент. И нечего на них списывать все грехи.
