Пронизанные сердца.

Оглядываясь на былое,

На сонный дом, на лунный сад,

Я вижу племя пожилое,

Оглядывающееся назад.

Я вижу хладною пилою

Распиленные на дрова,

Оглядывающиеся на былое

Классические дерева.

Оглядываясь на былое

В равнинах безголовых пней,

Я вижу ставшие золою

И пеплом стружки прошлых дней.

Но столько зноя в этом слое,

Где кенарь, соловей и чиж,

Что, в пепел глядя на былое,

Грядущее ты различишь!

ГИГАНТЫ

О, гиганты!

Вместе с вами

Снова я душой воскрес,

Мощные хантенгриане,

Арараторы небес,

Хмурые эльбрусианцы,

Фудзиямы прошлых дней,

С отдаленнейших дистанций,

Чтобы виделось видней,

Вы глядите, дальнозорки!

А помпезностью грешат

Только мелкие пригорки,

Те, что живностью кишат!

Ведь особенно заметны,

Шумные, как наши дни.

Лишь Везувии, да Этны,

Да Толбачики одни!

ХРОНОС, СЫН УРАНА

Бог Времени

Старик с косой,

Из бронзы он или из гипса,

В сандалиях, а то босой,

В хитоне, коль я не ошибся.

А впрочем,

Он — один из нас,

Один из нас. Верней, мы тоже

Бывали на него похожи

И остаемся посейчас.

Не подымается рука

Принять покорное прошенье.

Проходят целые века,

Чтоб дать на это разрешенье.

Но вот и вечность истекла.

И люди, дорожа часами,

Немедля за свои дела

Немедленно берутся сами.

И кажется, что нет его,

О нем остались лишь преданья,

Но все же места своего

Он ищет хоть снаружи зданья.

Снаружи зданья служит он,

Там, где стоят кариатиды,

Он как Атлант и как тритон,—

Забыты старые обиды.

И говорят: он этот свод

Поддерживает, украшая.

А жизнь идет, а жизнь идет,

Дела по-своему решая!

ЧАС ПИК

Переходы

Становятся узковатыми,

Пешеходы

Становятся резковатыми,

Эскалаторы

Становятся тесноватыми,

Так что кажется даже минутами,

Что становимся мы перепутаны

Шубным мехом, суконными ворсами,

А быть может, и самыми торсами,

Сетью жил, где кровинки затокали,

А не только лишь биотоками...

ЧИСЛА

Ветреница, перескакивающая, как с кочки на кочку,

С мысли на мысль при любом разговоре,

Или молчальник с подобным замочку

Ртом, говорящий безмолвно: «Не спорю!»,

Или увереннейший мыслитель,

Преподаватель, учитель законов —

Все по отдельности — только числитель,

А знаменатель — все двести мильонов.

И не поправится наоборот всё,

Но вообще не пристало дробиться!

Надо как можно дружнее бороться:

Цельности, цельности надо добиться!

***

Кто

Чует суть

Не по звучанью

Велеречивейших речей,

Но по обличью.

Состоянью

И положению

Вещей,

Тому

Нетрудно

Убедиться,

Что состояние умов

Не проще может измениться,

Чем очертания домов.

Про

За рожденье,

Измененье

И возрождение идей

Вещают древонасажденья

И внешний облик площадей.

Конечно,

Меру забывая,

Иные верят горячо,

Что изменен маршрут трамвая

И, значит, что-нибудь еще.

Весьма смешна

Такая крайность,

И это только простаки

Возводят в принципы случайность

И всяческие пустяки.

Но

Все ж

Следите за бетоном.

Титаном, литием, стеклом:

Здесь, в этом мире обновленном,

Да будет всё

Не как

В былом!

* * *

Как разгадаешь — кто вокруг?

А если настоящий друг?

В ответ на крик: «Не подходи!» —

Подумал бы:

«Нет! Погоди!

Кого ты гонишь, как в бреду?

Я выясню! Я подойду!» —

А если это тайный враг?

Подумал бы совсем не так:

«И ладно! Гибни одинок!»

И побежал бы со всех ног,

Чтоб заказать тебе венок.

АРОМАТЫ ЭПОХИ

Есть

Свои ароматы

У каждой эпохи:

Всяк по-своему пахнут и женские

вздохи и мужские проклятья;

И по-своему пахнут ракеты,

могуче крылаты;

И по-своему пахнут мечи,

абордажные крючья, и шлемы, и латы;

И по-своему пахнут палаты, палатки, полати...

Чем я пахну? Ответь мне, о тонкий

знаток в аромате!

Пахну я, как живой, не желающий чахнуть

цветок на поляне

пыланья желаний,

А быть может, и пахну я дымной остывшею

баней,

То есть веником, шайкой и старой

угарною печью,

Но в которой могучие сучья, пылая,

рычали живой человеческой речью!

И, быть может, я пахну самой Запорожскою

Се чью.

1де совсем по-иному нечистые выглядят

духи и духи святые, а также

папахи и дохи,

И пляски, и плахи...

Есть у каждой эпохи

Свои сновиденья, виденья,

Свои привиденья и страхи!

АРХИВАРИУСЫ

Разговариваю сам

Я с собою, как в архиве

С архивариусом:

— Вот дела! Примите их,

Архивариус, в архив!

Но, оказывается, он

Лишь надменная девчонка.

Говорю я с ним, смущен,

Как будто извиняясь в чем-то.

Лишь девчонка, лишь мальчонка.

Возмущен, кричит он громко,

Будто гнев им овладел:

— Это все не в наш отдел!

Что такое принесли Вы?

Где доверенность на имя?

И бегу я из архива

С кипою МП длины\ дел,

Будто бы еще над ними

Слишком мало порадел!

* * *

Как

Тихо, чинно, постепенно.

Медлительно и тяжело

Шипучая венчает пена

Волны могучее чело.

Так

До соанания, до слуха

Труднее, чем на небо, взлезть

Подобно колоколу, глухо

Глубинная доходит весть.

МЕЧТА

Спокойствие —

Неаемное,

С которым птица летит!..

А может быть, это давно ей

Наскучило и претит,

И лишь об одном и мечтает

Летать в самолете, как те,

Которые слепо витают

На сказочной высоте!

***

Я думаю.

Что на Земле,

В ее пыли, в ее золе,

Книг много больше, чем людей,

И это что-нибудь да значит...

Над безднами библиотек

Они как маяки маячат,

Стоят как стражи па часах.

Такой уж нынче, видно, век:

Книг больше, чем оаер и рек.

Книг больше, чем грибов в лесах,

И разве только в небесах,

Где^ солнце тусклое маячит,

Звезд все-таки не меньше книг

И в переплетах и без них —

И это что-нибудь да значит!

РЕЧИ ВЕТРА

Слышу

Снова в небе хмуром

Речи ветра. Столько раз

Спрашивает:

«Это Муром?»

Отвечаю:

«Арзамас!»

Что такое Арзамас?

Эрзя. Люди вроде нас.

То есть люди с чудесами,

С голубыми небесами вместо глаз.

А зимою мчатся сани

На Биармии, с Перми.

Сани не по расписанью, с золотыми туесами

За дремучими лесами.

А откуда же вы сами?

Отвечают:

— Сам пойми!

Вечные соприкасанья

между добрыми людьми.

Мчитесь к нам! Лениться бросьте!

Только щек не обморозьте!

ФЕОДОСИЯ

Очень славный город Феодосия!

За серебряным! цистернами,

Где звучит ветров многоголосие,

Море в сушу бьет волнами мерными.

Что-то молодежь расхулиганилась —

По колено стало это море ей!

Не занять ли молодежь историей?

Открываю на окошке занавес,

Извлекаю толстый том из шкафа я:

Феодосия именовалась Кафою,

И чтоб юношество в ней не чванилось

И, как нынче, силами не мерилось

Под брезентовыми тентами,—

Наводил порядок канитаниус.

Появлялся мощный кавалериус

Со своими сервиентами.

Вот они!

Воскресшие из тьмы ночной,

Площадью они нроходят рыночной:

С Митридатовской на Большевистскую

Кафская идет администрация!

Белая акация

Наклоняется над кровлей низкою,

И звучит предупрежденье веское: