Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется что-то менять в своей жизни: она ведь непросто и не без ошибок строилась и только теперь более или менее сложилась сообразно моим представлениям о свободе, о творчестве и о любви. И все равно в каждом моем путешествии есть миг соскальзывания в пустоту, выпадения из самого себя, внезапно-острого переживания себя листком, оторвавшимся от ветки, игрушкой ветра, случайных обстоятельств, мимолетных встреч, когда, кажется, все возможно. Это всего лишь опьянение временем, внезапно отворившимся во все стороны, как в юности, эйфория, красивый автомобиль без тормозов, поездка на котором не сулит ничего, кроме катастрофы. И все равно – он обязательно случается, этот миг, когда ты с ужасом и одновременно с восторгом в сердце заглядываешь в какую-то иную вероятность собственной жизни. Как в пропасть. Один пронзающий миг.

Потом в иллюминаторе самолета мелькнула темная синяя гладь воды – Каспий.

Потом куски желто-серой, безжизненной суши.

Потом облака-облака, какие-то крыши внизу, тысячи крыш – и самолет садится на посадочную полосу аэропорта Гейдара Алиева в нескольких километрах от Баку.

Первое впечатление в аэропорту: я бестолково тычусь туда-сюда в поисках окошка, где проплачивается виза.

– Сначала сюда, – по-русски приглашает меня местный пограничник в форме цвета морской волны к окошку паспортного контроля.

– Здравствуйте, – отзывается на мое приветствие второй пограничник в кабинке, бросает на меня короткий взгляд и метит мой паспорт простым лиловым штампом.

– А виза? – как дурак, спрашиваю я, все еще не понимая. Он вдруг осознает, что настал момент для высказывания. Не так-то часто пограничнику в капсуле паспорт-контроля выпадает возможность высказаться. И он не упускает ее. Вкладывая в свое послание весь пафос, который он может донести до дурака-чужеземца и, одновременно, всю гордость за себя и за свою страну, он громко и радостно выпаливает:

– Гражданам России в Азербайджане виза не нужна!!!

Меня мигом выплюнуло в какой-то коридор, а оттуда – сразу за двери, где поджидают прибывших родственники и таксисты. Я прохожу мимо незнакомых лиц и фигур, думая увидеть что-нибудь вроде наспех сделанного плаката с моей фамилией или, на худой конец, услышать звонок мобильного, но тут вдруг кто-то тянет меня за рукав:

– Василий?

– Да.

– Я вас сразу узнал. Я – Азер, шофер машины.

– Азер… Здравствуйте… А как вы меня узнали?

– Я ваших всегда узнаю…

– Так… Куда нам? Да у вас тепло… Дайте-ка я зимнюю куртку сниму…

Мы вышли на воздух. Было градусов семь-восемь тепла. Никакого снега. Машина была припаркована под эстакадой: уютная Toyota Previa. Я снял куртку и удобно расположился на кожаном сиденье. Настроение поползло вверх. Все, в общем, складывалось.

– Ничего не забыли? – спросил Азер.

– У меня только рюкзак и сумка…

– Тогда поехали.

Помню, было косое вечернее солнце, дорога сухая, по сторонам – длиннющий, вообще, как будто, нигде даже не прерывающийся от аэропорта до самого города желтоватый забор, имитирующий крепостную стену: за ним скрывались те тысячи крыш, которые я видел с самолета. Зелень еще не проклюнулась. Лишь сосны качали темной хвоей, да в одном месте круглилась жесткой, почти черной листвой роща оливковых деревьев.

– Ее скоро не будет. Беженцы срубят, – проследил за моим взглядом Азер.

Я впервые услышал слово «беженцы», но не обратил на него особого внимания. Но оливы мне стало жаль:

– Срубят рощу на дрова?

– Нет, просто срубят. Поселок будут строить. Зачем на Апшероне дрова?

Я не сразу понял, что дрова и все, что горит, здесь заменяет нефть.

Азер разговаривал спокойно, уверенно. На вид ему было лет сорок пять: плотный синий свитер без воротника и серая джинсовая куртка облекали спортивное тело. Позже я узнал, что каждое утро Азер делает пробежку до бассейна, плавает, успевает завезти на работу жену своего начальника и еще переделать кучу дел – в общем, ведет спартанский образ жизни. Но тогда бросилась в глаза только непринужденная уверенность, с которой он вел машину и выражение естественного спокойствия на лице. Даже дорожная полиция, которая свирепствовала на дороге, казалось, не замечает его.

– Нас не тормознут? Пристегнуться?

– Можешь пристегнуться. Но не тормознут.

– Почему?

– Они же знают, чья это машина.

– А чья это машина?

– Сейчас это машина фонда Гейдара Алиева, но совсем недавно на ней ездила первая леди страны, жена президента Ильхама Алиева… Так что им не стоит связываться с такой машиной…

Потом мы въехали в город. Сразу делалось ясно, что это город большой. Но была в нем одна странность: как будто он весь почти был заново перестроен…

Не доезжая гостиницы Азер предложил поужинать. Мы свернули с проспекта и въехали на задворки больницы нефтяников. По разбитой улице брели люди. Вывески не было. Несколько оббитых ступенек подъезда, стеклянные двери, второй этаж. Все убранство ресторана составляли тростниковые циновки на стенах и сделанные из таких же циновок кабинки.

– Если хочешь прийти поужинать с женщиной – заказываешь кабинку, – сказал Азер.

Я огляделся: в зале были одни мужчины.

Азер заговорил с одним из официантов по-азербайджански.

Он заказал традиционный бакинский ужин: люля-кебаб, огурцы-помидоры, зелень. Официант знал его, тут же принес лаваш и чай в маленьких, красиво ограненных стеклянных стаканчиках – армудах. К нему прилагалась горстка крепкого колотого сахара, который составляет здесь, в Баку, непременную часть чаепития. По-хорошему чай следует пить вприкуску. Прекрасный пережиток времен не столь отдаленных, как и щипчики для сахара…

Первый нефтяной бум Баку пережил в конце XIX века. И тогда на месте города старого, еще совсем азиатского, с верблюдами и глинобитными стенами, был воздвигнут совершенно другой город – с особняками в стиле модерн и рококо, с трамваями, городскими садами, оркестрами в них и, разумеется, павильонами, где чистая публика того времени и изобрела этот, не лишенный своеобразного изящества, способ чаепития с колотым сахаром вприкуску. Так вот: способ уцелел. А город – куда-то исчез. Я надеялся как раз на то, что в Баку будет много дореволюционного модерна, который так пленяет меня – любителя старинных фотографий, ценителя булыжных мостовых, трамвайных депо, старых парков и деревянных киосков для чтения… Но как раз ничего такого нам на пути не встретилось. Со своими прямыми проспектами, запруженными огромными дорогущими джипами, «мерсами» и «вольво», город выглядел несколько одномерным.

Нам принесли кебаб. По-бакински следует произносить кябаб, говор здесь очень мягок. Даже нежен, как сам этот ароматный кябаб, сделанный из курдючного мяса овец и буквально тающий во рту. Свежие помидоры, пряная киндза, эстрагон и базилик увенчали наше скромное пиршество.

Когда мы вышли на улицу, уже стемнело.

Теперь мы ехали по главному приморскому променаду Баку – проспекту Нефтяников – одну сторону которого занимали только что отстроенные, шикарные здания этажей в двадцать, а другую – приморский бульвар, ощетинившийся метелками пальм. Мелькнул знакомый и сильно изменившийся в масштабе, очень небольшой в сравнении с набухшим телом города древний силуэт Девичьей башни.

Через минуту Азер свернул с трассы, мы проехали на бульвар к самому морю и внезапно остановились у шлагбаума с вывеской Yaxt Club. Вдаль, в море, уходил пирс. У этого пирса – несколько дорогих яхт. Одна, самая большая, принадлежала президенту, Ильхаму Алиеву. Похожая была у незабвенного Туркменбашы.

В конце пирса было небольшое здание, собранное, как будто, из нескольких блоков: барабан, чемодан и двухэтажное. В холле, выдержанном в морской тематике, стояли две большие модели английских фрегатов. На Каспии никогда не было иного военного флота, кроме российского, но модели таких размеров делают, видимо, только в Англии. Номеров было всего с десяток. Я открыл свой: вот это да! Давненько мне не доводилось жить в таком номере! Я отдернул занавески, распахнул балконную дверь. В сумерках еще видно было море. Серое, с россыпью портовых огней вдали. Долго же я добирался сюда со своей «Тотальной географией…»