Потом удалось вспомнить и моменты, когда я еще не научилась ходить и меня возили на каталке. Это не самые дорогие воспоминания, но почему-то они остались. Предыдущими были дни в Турции. День аварии тоже остался в памяти, но без моей последней поездки. Не осталось ни боязни машин или их вождения, ни боязни байдарок или горных речек… Я просто не помню ничего.

Еще долгое время я говорила громким шепотом и очень медленно, не могла читать. Медики всегда заботливо спрашивали, двоится ли у меня в глазах. А я не знала, как объяснить, что я вижу не два предмета вместо одного, а сто, как будто смотрю через толстое мутное стекло. Только через несколько месяцев я снова смогла читать – до этого могла только писать, потому что неплохо помнила клавиатуру.

Что я узнала о произошедшей аварии? Довольно быстро мне объяснили, в чем дело, хотя, думаю, я слышала об этом и раньше: в те полтора месяца, которые не помню. Сначала психолог, а потом и многие врачи поздравляли меня «с началом второй жизни». Я еще не могла говорить и только с ужасом задавалась вопросом: «Зачем мне такая жуткая жизнь?!». Я осознала, насколько все плохо, но не могла что-нибудь резко изменить. А значит, нужно было исправлять все медленно и мучительно, и терпеть. Других вариантов просто не было, и это было очевидно даже в моем состоянии. Так началось долгое трехлетнее восстановление – хотя самое начало я пропустила…

После реанимации я по всем правилам провела месяц в реабилитационном профилактории, где училась ходить и говорить.

За месяц не научилась, но стала чуть лучше отличать правую сторону от левой, небо от земли. При этом: даже со свои детским весом 40 кг я почему-то видела себя чудовищно толстой, стеснялась заниматься лечебной физкультурой в бассейне, думала о диетах и никогда не смешивала белки и углеводы в больничной столовой, потому что придерживалась раздельного питания.

Не могу сказать, что мне понравилось в этом санатории (я еще плохо соображала и только начинала все вспоминать – по привычке считала калории, с трудом находила даже выход из комнаты и вообще плохо ориентировалась без помощи мамы), но спустя месяц после возвращения я уже уверенно начала вести дневник на домашнем компьютере. Я очень многого не помнила, но почему-то прекрасно знала, что такое «Copy», что такое «Paste» и как переключать шрифт с латиницы на кириллицу. Только видела напечатанное я еще очень нечетко…

Думаю, мне помогало и время.

После санатория я вернулась в Москву, где стала жить в квартире № 8. В мое отсутствие кто-то остроумный перевернул восьмерку на двери, и перед входом в квартиру я с грустью увидела знак бесконечности. И начало-о-ось… кто-то остроумный перевернул восьмерку на двери, и перед входом в квартиру я с грустью увидела знак бесконечности. И начало-о-ось…

Я очнулась, меня научили передвигаться, привезли домой – и началась совсем другая жизнь. Разница с тем, что было раньше, была особенно заметна, потому что я хорошо помнила свою прошлую жизнь. Фантастические контрасты!

Я привыкла быть активной красоткой – поклонники, путешествия, бесконечные новые идеи и проекты. Времени всегда было катастрофически мало! И вдруг… Все стало иначе: ходить и нормально говорить я разучилась, лицо было в шрамах – но даже этого я не могла видеть, потому что все было «очень размыто» первые полгода. А времени стало даже слишком много…

Конечно, всем хотелось верить, что я выйду из комы, улыбнусь и буду весело жить дальше. И, конечно, все что-то слышали о восстановлении после такой травмы, но никто не представлял, как это долго и мучительно. Я тоже. Врачи никогда не могут сказать о сроках точно, потому «все очень индивидуально», хотя им известно – на восстановление уходят годы.

Итак, я проснулась – и не могла ни ходить, ни говорить. Несколько месяцев в больничной палате ушло на то, чтобы научиться хоть как-то ковылять. Я не знала, что впереди еще три года лечебной физкультуры – ожидала улучшений быстрее, и поэтому активно занималась. Может, поэтому и получилось все всего за три года.

После первых недель занятий лечебной физкультурой в институте нейрохирургии инструкторы заботливо предложили мне специальные приспособления, облегчающие ходьбу. Спросили, хочу ли я пользоваться палочкой или специальной тележкой (которая крепко стоит на полу и катится на четырех колесиках, а мне нужно просто за нее держаться). Помню, что я ничего тогда не знала о возможных сроках восстановления и физкультурной подготовки, но сразу ответила: «Нет!».

Год я занималась в зале ЛФК, год бегала, год училась танцевать и ходить. Об этих «чудесах» – в дневнике.

Софиты, фейерверки и коктейли остались в прошлой жизни – теперь каждый день я видела эти тренажеры в спортивном зале отделения лечебной физкультуры (ЛФК) института нейрохирургии. Конечно, я помнила и фейерверки, но теперь выбора у меня не было, да и я сама предпочитала научиться ходить.

P. S. Это фотография сделала не в отделении реабилитации института нейрохирургии им. Н. Н. Бурденко, но… побывав еще во многих таких залах, я пришла к выводу, что «да все они одинаковые…».

Моя семья столкнулась с необходимостью организовывать «реабилитационный процесс» впервые: опыта ни у кого не было, и мне постарались оказать максимальную медицинскую поддержку. Было очень много врачей! Разумеется, это стоило дорого, и такой помощью можно восхищаться, но деньги в том случае не играли главной роли – и меньше всего они значили, конечно, для меня. Уже потом, и с опытом, я придумывала, как «оптимизировать» и даже удешевить восстановительный процесс, но первое время я просто очень страдала на бесконечных приемах врачей.

Я хромала и вообще двигалась с большим трудом – о прежней активности можно было только вспоминать, но и для этого нужно было восстанавливать память…

Я знала слово «амнезия» – это когда все забываешь, но после реанимации узнала, что она может быть такая разная! Я не забыла все – я помнила орфографические правила и иностранные языки, но некоторые события моей жизни просто стерлись. Какие-то события стерлись, какие-то нет… Например, я прекрасно помнила свою учительницу русского языка в школе Надежду Дмитриевну и ее объяснения правил пунктуации: главное предложение от косвенного необходимо отделять запятой и т. д. Особенно помнилось, что и два главных тоже разделяются запятой! (в ведении дневниковых записей эти воспоминания очень помогали)…

От года запомнившиеся эпизоды и моя выборочная амнезия не зависели – в одном и том же году могли быть и очень яркие, и забытые события. Потом все восстановилось, но пришлось многому удивляться. У меня действительно была временная и очень избирательная амнезия: – я не помнила какие-то месяцы и какие-то истории своей жизни, но зато я прекрасно помнила номер домофона у себя в подъезде и фразу, над которой мы иногда смеялись:

«В наш век кардинального прогресса каждый автономный индивидуум трактует собственные тенденции в рамках…», – ну, окончания этой умнейшей фразы я и до аварии никогда не знала. Ну, вот почему и зачем я помнила эту чушь?!

Я была «очень умная» – помнила языки, грамматические правила и даже команды текстового редактора, но качалась, пыталась остановить трясущиеся руки и выглядела полной идиоткой. Не было никакой четкости во взгляде, а психологи еще год спустя выясняли, помню ли я таблицу умножения…

Мой взгляд был таким «неприлично рассеянным», что еще в течение следующих трех лет меня регулярно останавливала милиция-полиция для соответствующей проверки – и я каждый раз рассказывала свою душераздирающую историю, иногда уже и развлекаясь… Со временем я догадалась носить очки, а потом и носить с собой распечатанную историю болезни. Потом перестала, но, видимо, рано – все равно иногда останавливали, и прекратили это делать только лет семь спустя после аварии.