Литмир - Электронная Библиотека

— Рудый учился вместе с Соловейчиком в Высшей комсомольской школе, — уточнил Внешний. — В общем, ты доболтался. А они — спелись.

Да, тут уж не до половых клеток. Живые они у тебя или дохлые, не очень-то теперь и важно.

— Но… Соловейчик, он спешно превращается сейчас из демократа в патриота, — со слабой надеждой на лучшее прикидывал Цахилганов. — Это у них становится модным, и он может воспрепятствовать…

Хм, в патриота своего кармана, разумеется.

— Ты веришь в казённый патриотизм? В ширму?! Не притворяйся… Тебя вот-вот позовут. Будь готов, — звучало и звучало мысленное эхо.

Будешь — готов — будешь — будешь…

Вдруг Митькин жеманный голос прорвался в палату без всякого телефона, и Цахилганов вздрогнул.

— Москва — это ненадолго, дружок; тебя переведут в Международный центр внедрения антитеррористической экономики. Да, репрессивной экономики, и если всё пойдёт так, как идёт…

— Слушай! Но откуда вы, там, знаете, как всё пойдёт? — закричал он на Рудого.

Моделируют планетарные ситуации, а сами больше, чем на слуг антихриста, не тянут.

— Знаем, дружок. Не бойся.

183

— Не бойся! — откликнулось пространство ласковым голосом Степаниды. — Этого не случится в любом случае. Даже если ты будешь вынужден пойти на предательство, тебя своевременно устранят. Наши люди. Это штурмовики освободительных народных полков…

У них чёрные буквы «РО»

на белых головных повязках.

— Россия — Освобождённая…

— Я счастлив! — высокопарно съязвил Цахилганов и лёг на кушетку вниз лицом. — Благодарю, теперь я спокоен… Впрочем, если у народа есть враги, то должны быть и защитники.

— Их боится твой политтехнолог, — разговаривало с Цахилгановым пространство голосом Степаниды. — Он теперь часто меняет внешность и охрану. И скоро доменяется до того, что вся охрана его будет состоять из штурмовиков. Они-то и справятся с ним. Понимаешь?

— Да сказал же! Понимаю…

Появление народных защитников неизбежно. Оно вызвано появлением врагов.

Но неужели у Степаниды нет даже капли жалости

к нему?

Враг, враг… Всем-то он враг.

184

Пятна на Солнце… Солнце бунтует, поёживался Цахилганов.

— Солнце никогда не бушевало так прежде, — печально говорила между тем Степанида. — Что вы, все, сделали с Солнцем? Зачем?.. Зачем вы оставили нам только один выбор: быть либо рабами, либо штурмовиками?

Либо рабами, либо штурмовиками…

— Но… Вспышки — они проходят, девочка! Проходят сами собой…

— Вспышки несут людям временное, хоть и болезненное, прозренье. Однако если ничего не менять, грозное Солнце станет багровым. И однажды оно убьёт всех полной и окончательной, насильственной ясностью. Если мы не окажем сопротивления злу.

— Я знаю, Степанида. Я же всё вижу! — покорно согласился с ней Цахилганов. — Но… не самый глупый человек твой отец. И не самый подлый. Может, именно я придумаю, как выйти из этого без… гражданской войны. Надо — без крови! Без крови! Хватит — крови!.. Только бы понять, что именно мне следует предпринять.

Важно определить гнездо крамолы!

Вот: гнездо крамолы!

В себе — и в мире.

Чтобы уничтожить оба,

ибо одно есть отраженье другого.

И… одно без другого… неуничтожаемо.

— Слышишь, Степанида? Только одолев гнездо крамолы в своей душе, человек может затем…

— У тебя очень мало времени. У нас. С тобой. Мало. Поторопись.

185

Гнездо крамолы. Одно — в Цахилганове. А мировое? Где оно?

The sim shines bright in the old Kentucky home…

— Откуда у тебя волдыри на локтях? — снова спрашивает он девочку-подростка, но не удивлённо, как прежде, а скорбно.

— Оттого, что я стреляла с упора, — доносится из прошлого невинное, доверчивое признанье.

Тогда Цахилганов не обратил на это особого внимания. Хотя мог бы призадуматься. Два года назад.

А вдруг застрелит кого-нибудь в праведном порыве?

— …Степанида! Садись, подвезу. Я как раз домой. Уф, жарища.

Но Степанидка важно шествует по тротуару с двумя, ещё бабушкиными, полными авоськами: она купила на базаре картошку — для дома. Шкандыбает в белых босоножках на высоченных шпильках и косится:

— Дотащу. Сама.

Потом сердито сдувает тополиный пух с носа:

— Пфу. Езжай себе!.. А то ещё меня с тобой кто-нибудь увидит.

— Не сядешь, значит?

— Нет.

Цахилганов, покорно кряхтя, выбирается из машины. Он отпускает шофёра. И теперь, с надувшейся Степанидой, они несут картошку вместе. Мимо тира.

— Что? Зайдём? — усмехается Цахилганов.

Она ставит авоську на землю, поправляет белоснежную кофтёнку с короткими рукавами и удивлённо вскидывает светлую бровь:

— Туда?.. С ума сошёл? У нас же руки после картошки будут трястись… Впрочем, давай. Если ты так хочешь.

И Цахилганову невдомёк, почему базарная шпана и подростки у кинотеатра легонько пересвистываются, переглядываются, переговариваются, завидев его дочь издали.

Впрочем, старые, чистые джинсы ловко сидят на ней, да и пшеничная тугая коса мотается за спиной весьма… завлекательно; разве не понятно?

Хм. Малолетняя шпана и подростки двигаются за ними следом, на почтительном, впрочем, расстоянии.

К чему бы это?

186

В железном ангаре прохладно и сумрачно. Пожилой кавказец-тирщик, утопающий в собственной бороде, словно в диком кусту, кивает Степаниде поверх других голов, сузив звероватые глаза,

— они — поблёскивают — двумя — непримиримыми — лезвиями —

и бесцеремонно забирает у посетителя-мужика третью винтовку слева.

— Это её, — он хмуро тычет пальцем в сторону девочки.

Мужику хочется повозмущаться, но он засматривается на Степаниду. Та стоит, словно у себя дома, и деловито растирает руки —

от самых кистей —

задрав их вверх.

Она раскачивается и перетаптывается на тонких шпильках, словно молодая, небольшая, нервная кобылка перед забегом… И великовозрастная ребятня потихоньку заполняет тир, занимая место у стен.

— Десять? — отсчитывает пульки перед Степанидой кавказец.

— Десять! — Цахилганов лезет за кошельком, чтобы расплатиться.

Но кавказец не слышит его, Цахилганова, не берёт его денег и не замечает — его — вовсе! Он уходит зажигать тонкие парафиновые свечи.

Все они вскоре пылают в ряд

там, в глубине тира,

крошечными, будто капли, огоньками.

187

Степанида берёт тяжёлую винтовку с осторожной кошачьей грацией. Откидывает тугую косу на спину. Опирается на локти. И подростки за её спиной замирают, как вкопанные. Сосредоточилась базарная шпана у задней стены…

Нет, что этой подозрительной толпе тут надо?

Лишь два взрослых «пиджака» с винтовками принимаются лупить по огонькам беспрестанно. Беспрестанно, безуспешно… Однако с досады переключаются вскоре на жестяные обшарпанные мишени,

обширные — как — днища — вёдер.

— Подожди, — волнуется Цахилганов, заодно присматривая за авоськами на подоконнике. — Ты неправильно держишь оружие. Прижимаешь приклад к ключице. А надо — вот так, к плечу…

Краем глаза он замечает, что подростков в тире уже полным полно, и что все они ждут чего-то,

— а — ещё — переглядываясь — ухмыляются — его — словам —

или это ему только показалось?

— Вот… Вот так! — поправляет Цахилганов ложе под её щекой.

Степанида разворачивается вместе с винтовкой — и Цахилганов пятится от неожиданности:

лицо дочери побледнело от гнева.

— Не смей меня учить. Никто и никогда — вы! — не смейте меня ничему учить!!!..Отойди.

Топнув ногой, успокаивается она мгновенно. И снова мягко, ласково припадает щекой к прикладу.

35
{"b":"250603","o":1}